Василий Боровик - У града Китежа [Хроника села Заречицы]

— Согласна ли будешь… мне жена нужна.

Сказав это, он испуганно пробежал глазами по лицам присутствующих: не слышал ли кто? Придвинувшись совсем близко к Настасье, заглянул ей в глаза.

В это время девушки запели:

Настасье не пришлось долго ждать жениха. На другой день Тимошка привез невесту в лесную зимницу.

Дашков взял себе жену и по-прежнему гнался с вытянутыми руками за богатством. Не вылезая из леса, он не давал покоя ни себе, ни молодой Настасье. Он словно готов был в любое время отдать хоть черту честь, совесть, только стать вровень с Инотарьевым. Но пока он оставался тем же Тимошкой…

Вернемся к недосказанному о Феофане Лыкове и к тем, кому волей или неволей пришлось очутиться в Заволжье. Их потомки знали, как зачинались Лыковщина, Заречица. Но откуда и как Инотарьев добыл капитал, об этом только догадывались.

Так вот: Феофан у новоселов высватал вдову, прижил с ней сына. Жил сто лет. До конца жизни ходил без шапки; лапти обувал только зимой; пищу употреблял простую: хлеб, квас. В наследство сыну Лыков оставил рубленую келью. После сорокоуста сын почувствовал себя самостоятельным. Поставил овин. За овином ловил поляшей, рябчиков. Ранней весной уходил бурлачить на Волгу; зимами, по подрядам, ездил за солью в Пермь.

В один из годов от Ветлуги до Керженца прошла буря. На пути она потревожила скрывавшихся раскольников. Ураган скосил лес и жилые постройки. След после бури назвали «Поломкой». По «Поломке» в соседи к Лыковым пришел кутузовский солдат Инотарьев с женой и сыном. На валежнике стал производить пожоги, на пожогах сеял хлеб.

Однажды сын Инотарьева уехал. В его отсутствие за советом к отцу зашли соседи и застали большака Инотарьева мертвым. После его смерти поговаривали: «У старика-де остались сбережения». В первое же лето, разыскивая инотарьевскую корчагу с деньгами, соседи изрыли всю его кулигу. Федька, его сын, тоже в поисках сбился с ног. Он даже разобрал по бревну избу, но сбережений отцовских не нашел. Надеялся на «Травник» — авось батюшкин клад объявится? Но и на «Травник» клад не объявился.

После смерти отца Федька Инотарьев женился. Но отцовский клад по-прежнему не давал покоя. Он извелся в поисках: уходил из дома и по нескольку дней не возвращался. Говорили: «Федька молится у пустынника Алексия в лесу». Но как-то люди пришли к отшельнику, а он лежит в келье преставившимся…

Через год молодой Инотарьев подрядил народ на порубку леса. После покрова на берегу Керженца чавкали, поблескивая, топоры, а весной инотарьевские плоты плыли к Макарию. Федьку уже стали звать Фед Федорычем. И год от года он все больше гнал к Волге леса, а на Керженце смелее шла молва о насильственной смерти старца Алексия. Уснащая случай с пустынником, бурлаки один другому передавали: старец-то при жизни ходил ночевать к Инотарьеву. Разговаривая с Федькой, однажды спросил: «А каким тебя молитвам учат?» — «Боже, милостивый буди мне грешному, создал ты меня, господи, без числа согрешить на земле», — отвечал будто Федька. «Нет, парень, не делу тебя учат. Будешь так помнить божественное слово — богатство пройдет мимо тебя. А перестанешь молиться — попадешь в ад. Так ты лучше ступай с Малых лет в келью». — «Дороги не знаю». — «А вот я пойду от вас, ты и ступай за мной».

Подошло время старику идти. Позвал он Федьку. Отец покойный остановил сына, а Алексия упрекнул; «Ты хотя и хорошему парня учишь, но я сына не отпущу». Федька будто упал отцу в ноги, начал просить: «Дозволь, тятенька, только узнать ко спасению дорогу!» Ушел тогда Федька, но скоро вернулся. «Не слушай-ка ты старика, — встретил его отец, — а что касается богатства его — смотри не проморгай».

Вскоре после этого случая с сыном сам Инотарьев умер. А когда Федору исполнилось двадцать лет, он уже был женат, к нему как-то еще раз зашел пустынник Алексий и ночевал. Утром, уходя, задержался и сказал: «Напрасно ты, Федор, оженился… Ушел бы в пустыню, святым стал». И Федька — то ли чтоб не грешить в миру, то ли задуманное свершить решился — оставил молодую жену и ушел из дома к Алексию.

Пустынник дал ему топор, послал нарубить дров. Принимая топор, Федька вздрогнул. Со всей силой сжал топорище, и воспрянула у него мысль о спрятанных в келье богатствах. «Сам дает топор», — подумал он. Трудно Федьке было сдвинуться с места, ноги не шли. «Лес мне показался золотым… Рубить пожалел», — сказал он, вернувшись. Пустынник проводил его во второй раз, а когда Федька вернулся, старец спросил: «Видел ли ты еще раз золотые деревья?» — «Нет!» — «Вот в этом-то и заблуждение твое. Приди ты в пустыню юным — спас бы свою душу, но когда ты познал земной блуд, ждешь чадо, — теперь тебе трудно спастись. Оставаясь в лесу, ты изведешь себя, думая о молодой жене. Так лучше вернись к ней, все равно двери царства небесного для тебя закрыты». И Федор пошел домой… По дороге будто его встретил бес, спрашивает: «Куда ходил?» — «Душу спасать». — «На земле нет такого места, — уверил его бес, — а есть богатство и бедность. Хочешь, я укажу тебе дорогу к богатству?» Феденька согласился и пошел за бесом. И он его снова привел к пустыннику. «Я вернулся неволей», — сказал Федька. «Молиться?» — спросил пустынник. «Нет!..» И вплотную подошел к старцу…

Природа, как говорят, не создала человека тираном. Но жадность и хитро придуманные внушения, невежество и страсти, соединившись вместе, сделали Инотарьева тираном.

Сам Инотарьев о смерти Алексия рассказывал иначе: «Когда я подошел к келье — стал задыхаться от запаха ладана. Приблизившись, увидел преставившегося. В руках он зажал записку (кстати сказать, Федор Федорович передал ее Керженскому монастырю), в записке говорилось о том, как старец тридцать лет жил в пустыне. „Душу мою, — будто бы писал Алексий, — ангелы унесли на небо“. А тело он просил предать земле в скиту у Керженца».

Люди тишком иначе рассказывали про Инотарьева: будто он пришел к отшельнику Алексию и, не допытавшись о скрытых богатствах, пригрозил в огне уничтожить его и келью.

Разбогатевший Инотарьев, как не раз случалось, пускался в разгулы. Одной весной его видел Дашков. Сплавив лес, Инотарьев занялся озорством. Та весна, как и все весны на Керженце, выдалась пахучей. На деревьях рано набухли сочные почки. Начинали тянуть вальдшнепы. На Макарьевской пристани готовили к сплаву инотарьевскую «астраханку». В тот год к Лыскову впервые готовился сплавить лес и Тимофей Дашков. На его плотах дымились жалкие харчёвы. Перед началом первой путины Дашков отслужил молебен. Провожая в первую поплавку, к его плотам подходили мужики, ждали — не даст ли Тимофей Никифорович на водку, напрашивались помочь. Глаз не смыкая, он сам со всем справился. После молебна с его харчевы слышалась песня: