Василий Боровик - У града Китежа [Хроника села Заречицы]

Когда Таисия вернулась из Заскочихи, брат и сноха хвалили Матвея. Она лежала на лавке, слушала брата, и в это время к дому подъехали кони. В избу вошел Иван Федорович. Таисия вскочила с лавки:

— Тятенька, это вы?

— А ты думала кто?

— Я думала, не сваты ли?

— Да сейчас и сваты явятся.

Она растерянно остановилась посреди избы. За дверью послышались шаги, и на пороге показались гости. Один из них, снимая шапку, говорит:

— Ну, Таисия, сейчас мы тебя пропьем. Жених остался дома… Ты его, девка, опозорила.

— Меня не было дома, а маменька без тятеньки не вольна.

— Желание твое если есть, иди только за этого жениха. — И все, как по заказу, стали расхваливать Матвея.

— Ну, што теперь будем делать? — спрашивает дядя Бессменова. — Надо бы за женихом ехать.

Илья запряг лошадь и отправился за Матвеем. Таисия вышла во двор встретить жениха.

— Здравствуйте, Матвей Михайлович.

— Здравствуй, — он сжал ее руку и прибавил: — Но ты так не скажи, как мать… Я очень огневался.

Когда Таисия и Матвей вошли в избу, когда они сели в сторонке, у печки, — рядом-то с родителями не полагается сидеть, — Иван Федорович спрашивает дочь:

— Пойдешь ли, Таисия?

— Воля ваша, тятенька…

— Сряжу тебя, коли так.

— А свадьбу сделаем, — сказал Матвей, — каку только надо.

…В доме Инотарьевых долго сумерничали. На краю печи дремала старая кошка, у порога примостился Кукушкин, Пелагея зажгла лампу, и Инотарьев сел к столу подсчитать заготовленный лес и не слушал сидевшего на полу Кукушкина. Ни на кого не обращая внимания, Сергей Алексеевич говорил только Ивану Федоровичу:

— Пригляделась мне лыковская курносенькая Анка, пошел я к ее родителю. «Дядюшка, говорю, Фома, отпусти ко мне Анну во жнеи». — «А надолго ли она тебе?» — «А сколь, мол, бог даст житья». И согласился отдать мне Анну-то. Сватов у меня не было. Фома благословил нас облезлым образом, а время пришло, я за невестой приехал на лошади. И вот видишь, Иван Федорович, живем с Анной в согласии.

Иван Федорович и подруги Таисии, поджидавшие жениха, поглядывая на Кукушкина, сидели молча. Редко кто-нибудь произносил слово, слышался только голос Сергея Алексеевича. Он упомянул и о женихе Таисии. Имя его никого не зажгло, но вот кто-то увидал в окно лошадь и закричал:

— Едет, едет!..

Вдоль заречинского порядка, в долгополых полушубках, в отцовских шапках, обгоняя друг друга, с криком бежали ребятишки.

— Эх вы, любки-голубки! — крикнул Кукушкин. — Смотрите, жених с горки на горку, даст ли, не даст гостинцев, а встретить должно его с песней.

Девушки поднялись, подошли к окнам. Иван Федорович сложил в кладез бумаги. Одернул рубаху, пригладил волосы и вышел встретить будущего зятя. Подруги, увидя подъезжающего ко двору жениха, торопливо расселись по лавкам и запели:

Жених исподлобья взглянул на инотарьевские окна, вылез из саней и хлестнул коня. Лошадь вздрогнула, недоумевая: за что ее ударили? Иван Федорович отворил настежь ворота. Жених завел во двор лошадь, взял из саней узелок с подарками и самодовольно взглянул на будущего тестя.

— Ты, поди, и не знашь, как ждут тебя девки-то, — сказал Иван Федорович и повел жениха в избу.

Пока жених, смыгая носом, раздевался, крестился, девушки сдержанно молчали. Таисия, глядя на Бессменова, старалась всеми силами скрыть свое отношение к нему.

Когда жених поздоровался со всеми, глаза у девушек засверкали. Одна из них начала обычный в таких случаях разговор:

— Что же мы не видим у скряги жениха гостинцев?

— Кто сказал, что Бессменов добрый? — добавила другая.

Матвей развязал платок и стал обделять подруг невесты мятными пряниками.

Но девушки жениха все еще хаяли:

Хоть то была и песня, и все же она как бы оскорбляла гордость Матвея. Бессменов смотрел на Таисию и думал: «Неужто она любит еще кого-то?» Кровь ему прилила к лицу. Он открыл другой узелок, щедро высыпал на стол кедровые орехи и подошел к Таисии. Спрашивал о здоровье и, не зная к чему, рассказал про дашковского жеребца, разбившего стойло.

А девушки, разделив подарки, запели:

Таисия молча опускала голову, расправляя на уголках носового платка кружева.

— Ты, чай, с желанием за меня идешь?

— Не знаю, Матвей Михалыч, да и как девушка скажет вам правду?

— Молчи… молчи, Таисия Ивановна, — остановил ее Бессменов. — Значит, любишь?

— Я этого не сказала.

Бессменов отвернулся, желая скрыть краску, залившую его лицо.

— Я вас, Таисия Ивановна, бить не буду и принуждать любить не стану… сами коли-нибудь полюбите.

— Молодые сидят, любезничают, — заметил Кукушкин, — а гости скучают. — Он все ждал, что его попотчуют чаем из самовара, потому и не уходил. — Нам теперь интересно над народом дивоваться. Што мы нынче видим? Девки сидят, только зерна шелушат, а мы, бывало, придем на гулянку, нас девки встречают песней. А то так мы, парни, пойдем по улице, запоем и подкатимся к девкам.

— Ты, Сергей Лексеич, лучше расскажи девушкам, как ты тятеньку мово стриг.

— Нет, Иван Федорович, об этом стыдно рассказывать. Одно только помню: Фед Федорыч бежал за мной и кричал: «Ах, мерзавец экий, што ты наделал! Надо ж так высоко подстричь — на смех выставил Инотарьева!..»

Бессменов ехал от невесты и всю дорогу думал: «Значит, все неправда. Напрасно я поворачивался в духов день лицом на восход. „Стереги, — учили меня, — во все глазки, во всю думку праву звездочку, ту, что перед тобою ниткою потянется и падет, пожелай себе счастья и думай скоро-наскоро, не дай угаснуть канувшей звездочке“. Все это я проделал не один раз, не одну подстерег звездочку, да, видно, думал не скоро».

Прошла неделя, Таисия не передумала. С утра в доме жениха собрались поезжане. С лавки поднялся отец Бессменова — Михаил Петрович. К отцу подошел Матвей, за ним родные, гости. Поклонившись родителю в ноги, сын встал, стряхнул с коленок что-то невидимое и попросил благословения по невесту ехать.

Михаил Петрович повернулся к киоту. Пред закоптелыми образами с тусклыми медными венчиками теплилась лампада. Ее свет слегка отражался в старых лакированных «новоделах» под новгородское письмо. Закладывая на лоб тяжелую руку, отец соразмерно отвешивал щепоть большого креста, то на одно, то на другое плечо. Помолившись, Бессменов щучьими глазками смерил еще раз сына, поезжан. Покрестил Матвея образом спасителя и передал икону дружке.