Лиза Си - Пионовая беседка

При жизни я мечтала о путешествиях и прогулках. Умерев, я бесцельно бродила по земле. Теперь я проводила безмятежные дни, сидя в прогулочной лодке. Мы проплывали мимо усадеб, гостиниц, ресторанов и домов, где жили певички, а я слушала и училась. Казалось, в моем родном городе поселился целый мир. Я слышала разные диалекты и видела разных людей: торговцев, которые бахвалились своим богатством, художников, державших в руках кисти, тушь и свитки шелка и бумаги, крестьян, мясников, рыбаков, продававших сети, иностранцев со странными волосами, одеждой и кожей. Все хотели что-то продать или купить: куртизанки с крошечными ступнями и веселыми голосами продавали приезжавшим кораблестроителям сокровенные части своего тела, искусные художницы продавали искушенным коллекционерам картины и стихотворения, лучницы продавали жаждущим развлечения поставщикам соли свое искусство, а ремесленники продавали ножницы и зонтики женам и дочерям благородных семей, приезжавшим в мой родной город, чтобы отдохнуть, развлечься и приятно провести время. Западное озеро было местом, где встречались легенды, мифы и будничная жизнь, где естественная красота и покой бамбуковых рощ и стройных камфорных деревьев спорили с шумом городской жизни; где мужчины из большого мира и женщины, освобожденные из внутренних покоев, могли общаться без разделяющих их ворот, стен, ширм или вуалей.

В теплые дни множество прогулочных лодок — ярко раскрашенных, с вышитыми покрывалами над палубами — плыли по водам озера. Я видела женщин, облаченных в роскошные одежды из тонкого шелка с длинными шлейфами, золотые и нефритовые серьги, головные уборы из перьев зимородка. Они разглядывали нас. Женщины в моей лодке не были низкородными, недавно разбогатевшими или неприлично богатыми. Они родились в семьях дворян, как моя мама и тети. Они были благородными дамами, делившими между собой слова, бумагу, кисти и тушь. Они скромно одевались и украшали волосы. Они вдыхали и выдыхали слова, летевшие над землей, словно пух ивы.

Философы учат нас, что мы не должны привязываться ни к чему мирскому. Я не могла исправить все ошибки, которые совершила, но поэтическое общество Бананового Сада помогло мне осознать, что мое томление и перенесенные страдания полностью освободили меня от всего земного и преходящего. С моей души упал камень, но вскоре голоса поэтесс из общества Бананового Сада стали звенеть от отчаяния. Маньчжуры распустили большинство мужских поэтических обществ, хотя пока еще не добрались до женских.

— Мы должны продолжать встречаться, — быстро проговорила Гу Южэ, племянница великолепной Гу Жоупу, наливая подругам чай.

— Мы храним верность династии Мин, но маньчжуры считают нас недостойными внимания, — неуверенно ответила Линь Инин. — Мы всего лишь женщины. Мы не можем свергнуть правительство.

— Но, сестра, им стоило бы побеспокоиться, — настаивала Гу Южэ. — Моя тетя часто говорила, что свобода женщин связана не с тем, где находятся их тела, а с тем, о чем они думают.

— Ее пример вдохновил всех нас, — согласилась Линь Инин, обводя рукой сидящих рядом с ней.

Они были так непохожи на женщин моей семьи, бежавших за вожаком стаи с улыбками на лицах, потому что им больше ничего не оставалось делать, или на девушек, умерших от любви и собранных вместе наваждением, которое привело к их безвременной кончине. Члены общества Бананового Сада сами сделали свой выбор. Они не писали о бабочках и цветах, о том, чем любовались в своих садах. Они писали о литературе, искусстве, политике, о том, что они видели и что делали. Их слова призывали мужей и сыновей хранить верность старой династии. Они смело постигали глубокие чувства, даже печальные — одиночество рыбака на озере; тоску, посетившую мать, разлученную с дочерью; отчаяние девочки, живущей на улице.

Сочинительство сделало их сестрами и подругами. Чтение их произведений помогло связать воедино мысли и чувства женщин всей страны. Они искали утешения, признания, возрождения чувства собственного достоинства и привлекали к своим поискам других женщин, которые все еще жили за запертыми воротами или оказались там по прихоти маньчжуров.

— Почему рождение детей и домашние заботы должны удерживать нас от размышлений об общественной жизни и будущем нашей страны? — продолжила Линь Инин. — Женщина ценна не только тем, что выходит замуж и рожает сыновей.

— Ты говоришь так, потому что хотела бы родиться мужчиной, — поддразнила ее Гу Южэ.

— Моя мать дала мне образование, так зачем мне это? — возразила Инин. Она погрузила пальцы в воду, из-за чего на поверхности озера образовались легкие волны. — Теперь я сама стала женой и матерью. Но если бы я была мужчиной, мне бы удалось добиться большего.

— Если бы мы были мужчинами, — откликнулась другая женщина, — маньчжуры, скорее всего, не позволили бы нам ни писать, ни публиковать наши произведения.

— Я только хочу сказать, что сочинительство можно уподобить рождению детей, — продолжила Инин.

Я подумала о своем незаконченном комментарии. Может, он был для меня ребенком, которого я послала в мир живых, чтобы он связал меня с Жэнем? Эта мысль заставила меня вздрогнуть. Я не перестала любить его, но моя любовь изменилась, она стала глубже, словно вкус благородного вина или соленых овощей. Она была во мне, такая же постоянная, как вода, проделывающая свой путь к середине горы.

Но я не позволяла своим чувствам мучить меня. Напротив, я решила извлечь из них пользу. Если кто-нибудь не находил нужного слова, сочиняя стихотворение, я приходила на помощь. Когда «Линь Инин начинала строку «Я чувствую родство…», я заканчивала: «С дождями и туманом». Месяц, окруженный облаками, прекрасен, но это зрелище также рождает грусть и напоминает нам о быстротечности жизни. Когда грусть охватывала нас, поэтессы вспоминали голоса потерянных, отчаявшихся женщин, которые писали на стенах во время Переворота.

— «Нет смысла в жизни, в сердце пустота. И каждое мгновение — море слез», — как-то процитировала Гу Южэ.

Это стихотворение так точно описывало мою печальную участь!

Члены общества Бананового Сада могли шутить о том, что маньчжуры считают их никчемными, но они, несомненно, подрывали моральные устои общества. Сколько времени пройдет, прежде чем маньчжуры и их последователи сошлют всех женщин — начиная с тех, кто плавал по озеру в теплый весенний день, и заканчивая теми, кто читал, чтобы утешить сердце, — на вечное поселение во внутренние покои?

Три года я боялась навещать Жэня. Но близился праздник Двойной Семерки, и я стала чаще думать о Ткачихе и Пастухе и о том, как сороки построили мост, чтобы они могли встретиться в эту чудесную ночь. Может, нам с Жэнем тоже суждено воссоединиться? Мне казалось, что за это время я многому научилась и не причиню ему вреда. Итак, за два дня до праздника Двойной Семерки и двенадцатой годовщины нашей с Жэнем первой встречи, я покинула остров Уединения и поплыла к горе Ушань, где находился его дом.