Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

Во всяком случае, «на одном из заседаний ПБ Троцкий назвал Ильича «хулиганом» (Господи, это ж надо так довести человека! Да и как точно — по существу, прямо в «десятку». — Ю. В.). В. И. побледнел как мел, но сдержался. «Кажется, кое у кого тут нервы пошаливают», — что-то вроде этого сказал он на эту грубость Троцкого (да на такую компанию никаких нервов не хватит, если даже с шести месяцев от роду начать холодные обливания и самоистязания по системе йогов. — Ю. В.). Симпатии к Троцкому и помимо того он не чувствовал — слишком много у этого человека было черт, которые необычайно затрудняли коллективную работу с ним (главная — не вставал на карачки перед вождем и догмами, которые тот изрекал. — Ю. В.)…

В это время Сталин бывал у него чаще других (после майского удара 1922 г. — Ю. В.)… В этот и дальнейшие приезды они говорили о Троцком, говорили при мне, и видно было, что тут Ильич был со Сталиным против Троцкого…» [159] «Известия ЦК КПСС», 1989, № 12, с. 197–198.

Главный вождь блокировался со Сталиным против Троцкого (и вплоть до самых роковых дней болезни). Пик этих «переговоров» относится к выздоровлению после майского удара 1922 г. А после неожиданный поворот против Сталина («грузинское» дело; опека, похожая на тюремное заключение; оскорбление жены — в общем, начал представать Иосиф Виссарионович в своем истинном измерении; а чего чикаться; не сегодня-завтра преставится главный вождь). И вот какая беседа у Ленина с родной сестрой. Она передает привет брату от Сталина.

«„Что же, — спросила я, — передавать ему и от тебя привет?” «Передай», — ответил Ильич довольно холодно. «Но, Володя, — продолжала я, — он все же умный, Сталин». «Совсем он не умный, — ответил Ильич решительно и поморщившись…

Но как В. И. ни был раздражен Сталиным, одно я могу сказать с полной убежденностью. Слова его о том, что Сталин «вовсе не умен», были сказаны В. И. абсолютно без всякого раздражения. Это было его мнение о нем — определенное и сложившееся…» [160] Там же, с. 199.

Нет, это просто восхитительно: он (Сталин) все же умный! Это кто же руководил нами, если самым главным не было ясно, достаточно ли ума у одного из первых руководителей республики. Даже проясняют это в разговоре между собой. И вердикт главного вождя революции: неумен. Так что ж ты ему доверял ответственнейшие посты, посылал на кровавые дела, отдавал день за днем все большие части народа под бесконтрольную власть?! Кто ты сам после этого?!

Умен, неумен…

Да, и поморщиться было от чего: этак как вспомнишь пятерню Кобы у себя на шее — тюремщик что надо, тут без шалостей, все намертво схвачено. Аж принялся Ильич напоследок конспирироваться от своего же политбюро. Писать разные сверхсекретные бумажки, от чтения которых сейчас тошнит. Тут страна в крови и боли продирается к жизни, а они о своем, о власти, о новых группировках друг против друга, теперь уже с Троцким против Сталина и всех остальных. До могилы, до последнего проблеска света в глазах — ничего человеческого. Жалкие, недостойные, погрязшие в ненависти друг к другу. Недаром в самые последние месяцы Ленин безоговорочно отказывался видеть своих бывших соратников. И проиграл (хотя и по вине здоровья), и противно, и стыдно за немощь… И вообще!..

«Конечно, Сталин не один работал, — вспоминал Молотов. — Вокруг Сталина была довольно крепкая группа… Были очень хорошие люди, большие работники, но ясности им не хватало. Дзержинский был наиболее известный. Казалось, без сучка и задоринки. Но даже Дзержинский в эпоху Брестского мира голосовал против Ленина, когда Ленин был в очень трудном положении… Ленин выступал в 1921 году по вопросам профсоюзной дискуссии. Дзержинский не поддержал Ленина. Ленин в январе 1921 года выступил в «Правде» со статьей «Кризис в партии»… Ленин писал: дело дошло до того, что мы потеряли доверие у крестьян, а без крестьянства страна не может выиграть. Ленин ставил вопрос ребром. Даже в это время Дзержинский, при всех его хороших, замечательных качествах — я его лично знал очень хорошо… и все-таки он, при всей своей верности партии, при всей своей страстности, не совсем понимал политику партии.

У Сталина таких колебаний не было…

…Дзержинский не был в Политбюро, но как человек определенной отрасли партийной работы (обратите внимание: карательная служба считается отраслью партийной работы. — Ю. В.) был нужен Ленину. Он самые трудные, неприятные обязанности выполнял так, что от этого партии была прибыль, как говорится, а не убыток. И Ленин его признавал и ценил…»

Зато определенного политического недоверия, которое Главный Октябрьский Вождь питал к нему, Дзержинский как пламенный сын партии не мог простить, хранил обиду и чувство мести в самых глубинах своего «я». И в тяжкие дни болезни Ленина, когда тот, умирая, столкнулся по «грузинскому» делу со Сталиным, безоглядно принимает сторону Сталина, хотя, безусловно, прав был в этом споре умирающий Ленин.

Умирающий — значит, завтра уже не принадлежит ему. Завтра могло вывести вперед Сталина, Троцкого, Каменева… Словом, кого угодно, но уже никогда Ленина. И Дзержинский не колеблясь принимает сторону «будущего».

Это, конечно ж, пример чекистской доблести, толковать о человеческой — тут и не приходится. Он просто предал теряющего силу вождя.

Все, кто стоял вплотную к Ленину, предали его. А Сталин был даже прямо заинтересован в его скорейшей смерти.

Что способны дать такие люди миру? И каково было это видеть и сознавать Ленину?

А ведь именно они, «провозвестники нового мира, грядущего завтра» (и так называли их), будут диктовать завоеванной стране свою мораль, вытягивать страну по заданным меркам своих представлений о мире и отношениях между людьми.

Какую мораль могли явить миру они, предавшие своего кумира, вождя на смертном одре?..

Майский удар настиг диктатора в Горках.

«В июле Ленин уже был на ногах, — сообщает Троцкий в своих воспоминаниях «Моя жизнь», — и, не возвращаясь до октября официально к работе, следил за всем и вникал во все».

До 18 июля 1922 г. Ленину не дают газет: слишком велик риск. Он горько сетует: «Я еще не умер, а они, со Сталиным во главе, меня уже похоронили». Об этом много позже напишет Троцкий.

Однако восстановленную речь не отличает устойчивость. Порой (и заметно) ощущается речевая недостаточность. И все же вождь участвует в заседаниях Совнаркома, к ноябрю того же, 1922-го относятся и самые последние публичные выступления.

13 ноября 1922 г. он держит речь на IV конгрессе Коминтерна.

Бухарин вспоминал:

«У нас сердце замирало, когда Ильич вышел на трибуну: мы все видели, каких усилий стоило Ильичу это выступление. Вот он кончил. Я подбежал к нему, обнял его под шубейкой, он был весь мокрый от усталости, рубашка насквозь промокла, со лба свисали капельки пота, глаза сразу ввалились…»