Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

Из дверных щелей ядрено садит махоркой.

Бывший председатель Политического Центра рассказывает о Жардецком: встретил и не арестовал — не удалось, ушел.

— Один был, в тулупе, при усах и бороде, морда наглая…

Чудновский сразу перестал гладить протоколы. Жардецкий!

— Это что после ужина горчица, — бормочет он. — Этот на воле может наделать делов…

И впрямь, кому неизвестно в Сибири это имя: председатель омских кадетов, черносотенец без чести и принципов.

— Кабы не тянулся за ним следок в офицерское подполье, — еле слышно бормочет Чудновский.

У бывшего председателя Политического Центра голос тонкий, не отличишь от мальчишеского. Александр Васильевич приглядывается: откуда у таких страсть к разрушению? Потом раздумывает о том, что, раз такие метят на большую власть, не грех им производить «габэт» — чтоб, так сказать, даром в мужах не числились, а то вот главный эсер и с таким голосом…

— Эх, не задержали, — убивается Чудновский, — ведь вы ж были при оружии, Флор Федорович. Или орел муху не ловит, так?.. Оно, конечно, так: Жардецкий — это не адмирал Колчак…

Чудновский нет-нет, а скребанет черепушку: зудит, окаянная. Помыться бы, а когда? Не раздвинуть минуты, спаяны заботами — ну сутки за сутками в огне.

Александр Васильевич улыбается. Ни в чем другом наклонность Петра Великого к шутовству не выразилась с таким бесшабашным цинизмом, как в уставах всешутейного и всепьянейшего собора, а купно — в клоунских процессиях по случаю избрания папы или женитьбы патриарха. Надо полагать, впечатление произвел на Петра старозаветный казус со святой церковью в Риме. Папой оказалась… баба!

Прикрылась мужским именем Иоанн и заняла святой престол. И никто бы ни сном ни духом о том не ведал, не разродись папесса на церемонии крестного хода. С того дня положено освидетельствовать каждого избранного папу на предмет наличия мужских достоинств.

И сочинил Петр церемонию избрания своего князь-папы. В прорезное кресло усаживали кандидата. К нему подходили члены собора и, ощупав крепко естество, громогласно возвещали: «Габэт форамэн! Габэт форамэн!» И проделывали обряд непристойностей уже чисто петровского изобретения.

Лишь теперь Александр Васильевич замечает на стене лозунг — по склеенным газетам красная краска:

«Пропади, буржуазия, сгинь, капитал!»

И чуть пониже той же краской:

«Кто не с нами — тот против нас (Макс Штирнер)».

При Политическом Центре лозунги здесь не водились.

«Неужели было и рождество с елкой, подарками, любовью людей? Было счастье уважения людей, и не только уважения, но и счастье уважать людей. А теперь ничего: лишь вот эти лозунги; люди, как волки, и камера…»

Пуще всего на свете хотел Семен Чудновский, чтобы адмирал запросил о пощаде, но, наглядевшись на адмирала, сообразил: на это глупо рассчитывать. И все же совсем, вот так, не мог отказаться от надежды, а вдруг расколет его: начнет выторговывать себе жизнь.

Александр Васильевич наблюдает за бывшим председателем Политического Центра. «В лице — мысль и честность, — отмечает он, и это его удивляет. — Политик — и чтобы честность?..»

Бывший председатель Политического Центра черен бородой и волосами. Лицо тщательно выбрито и очень бледное. Даже с мороза румянец сбежал мигом. Неестественно сведенные брови, подергивания щек выдают общую нервность.

Один вопрос не дает покоя Флору Федоровичу, пора уходить, а мнется — почти до кожного зуда это любопытство. До того прохватывает — так и развесил бы уши.

И в самом деле, для чего адмирал носил портрет Александры Федоровны? Если подарок — кто подарил. И зачем носил, зачем?!

Не стал ронять себя до обывательского любопытства Флор Федорович, промолчал.

При аресте у Колчака изъяли наличностью (сведения эти строго документальны) 218 рублей кредитками [29] Смею представить, какие миллионы в валюте были бы обнаружены при аресте у некоторых (большинства) лидеров отечественной демократии. Адмирал-контрреволюционер оказался бы тут недосягаемой и непреодолимой вершиной чести и порядочности, что и было на самом деле. — тьфу, а не деньги! Но зато взяли и вещицу преудивительную: портрет государыни императрицы под брильянтами (и по следствию Соколова не проходила — тут Дитерихс за главного контролера, да и не позволил бы себе Соколов и пылинки присвоить).

Что, перехватило дыхание?

Ясно, портрет не колчаковский, но откуда, кто заказал и лелеял, что за всем этим?..

А только никто уже не расскажет.

Попал портрет в руки Ширямова, а после и затерялись, затерлись следы.

Надо полагать, выковырнул камешки какой-то ответственный «женевец» (ему сдал народное достояние Ширямов), а портрет, поди, размочалил и выбросил — ну не было в природе подобной вещицы.

Но в тот вечер (это доподлинно известно) лежал портрет в ревкомовском сейфе и имел все права на историко-кровавую реликвию.

Не впервые пропадали ценности в «женевской» империи.

Гелий Рябов рассказывает в исследовании о месте захоронения царской семьи, как исчезла драгоценность, не имеющая цены. Ее оставила царица в Тобольске на сохранение. Чекисты нашли этих людей, вырвали у них камень.

И канул камень в вечность. Никто не знает, где он. Нет его в природе.

Ленин вопреки воле большинства делегатов Пражской конференции добился избрания Малиновского в ЦК партии (дважды голосовали, Ленин ходил по залу, шептался, уговаривал…). Провокатор нанес огромный вред партии. Пострадал и Воронский. Можно сказать, из Праги поехал в тюрьму.

«Об этом избрании Малиновского в центр я беседовал с товарищем Лениным спустя семь лет на третьем съезде Советов, при первом свидании с ним, — пишет Воронский. — Мы гуляли по залу Таврического дворца. Ленин расспрашивал об Одессе и Румынском фронте. В конце беседы я напомнил ему былые споры в Праге, указав, что он напрасно отстаивал тогда Малиновского, оказавшегося провокатором. Почему-то очень хотелось, чтобы Ленин признал эту свою ошибку. Я ждал, что он с готовностью скажет: да-да, вы были правы, я тогда опростоволосился. Выслушав меня, Ленин отвел взгляд куда-то в сторону, мельком скользнул им по густым группам делегатов, перевел его затем вверх, куда-то сначала на стенку, потом на потолок, прищурился и, как бы не понимая, куда я направляю разговор, действительно с сокрушением промолвил:

— Да, что поделаешь: помимо Малиновского у нас был тогда еще провокатор.

Он посмотрел на меня с добродушным соболезнованием. Огорошенный, я стал опять рассказывать о Румынском фронте…»

Очень хотел услышать Воронский это признание вины.

Не услышал.

«Ленин не любил проигрывать и уступать даже в мелочах…»

Долбит Александр Васильевич каменное корытце, долбит.