Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

Заветная цель «женевской» гадины — превратить каждого в человеко-муравья; собственно, ради этого и все старания, и вообще заглоты на миллионы жизней.

Малость человека, его микроскопические размеры в новой жизни вполне по нраву «женевской» гадине — ну в самую строку социалистического общества, где долголетие не зависит от генов, диет, бега трусцой и разных прочих оздоровительных мер, а является прямым следствием умения казаться несравненно меньше, нежели ты на самом деле, и заявлять о себе лишь заданными наборами слов. Впрочем, не все способны отречься от брата, отца или жены, уже не говоря о столь «пошлых понятиях», как прошлое своего рода и Отечества. Но те, кто за долголетие любой ценой наловчился оплевывать и презирать все согласно доктрине и капризам генеральных секретарей (особливо предков — за несмышленость, дикость и политическую несознательность: ну не разглядели выдающейся роли пролетариата, смели соображать немарксистскими категориями и вообще поимели наглость родиться), — так вот эти довольно успешно принимались и принимаются на новой почве. Каждый росток под надзором «синего» воинства.

Новое государство, новые отношения, новый человек всходят из мрази преступлений, лжи и оголтелых насилий. Но согласно все той же логике, это никак не может означать, будто государство — насильное и обманное. Это так не взять — тут только сокрушительность новейших диалектических приемов расчищает завалы мещанских предрассудков и небылиц.

Преступление по природе своей понятие относительное. В советском обществе разные там принуждения насилием или подлости — это не преступления и не низости, это даже не может быть ими.

И общество тоже совершенно спокойно, при чем тут закон, справедливость, право, если речь идет об интересах социализма, — в таком разе все годится и все дозволено. Тут со школьной скамьи идет выработка правового сознания, так сказать, сознания с гуманистически-убойным креном.

И даже в лагерях при полной невиновности настоящие советские люди не ропщут, а уж при всяких там бытовых и правовых ограничениях и подавно. Для социализма надо — и молчат. Их еще с нежных детских лет на такую жизнь нацеливали. И каждый помнит, что отцам и дедам куда как худо было, разве так с ними обходились… А потому люди не только молчат, а всячески высказывают одобрение поведением и речами, поскольку есть еще у каждого и гордость за свое новое Отечество. Для этого нужно иметь новый, советский взгляд на вещи. Затылочное зрение — предмет особой гордости и заслуг «женевской» твари, потому что настоящая демократия должна быть убойной. Это основа основ затылочного зрения.

В. Д. Бонч-Бруевич писал, что вопрос о необходимости переезда выявил тех, «кто в гибели правительства диктатуры пролетариата видел единственное средство для спасения своего мещанского благополучия».

Это верно, «женевская» тварь позаботится о таких: так сказать, ее материален. Разве только мещанское благополучие останется, точнее, переместится по преимуществу в верхи партийной бюрократии, а вот все те, кто имел наглость мечтать о мещанском благополучии, расстанутся с жизнью.

Правда, через полвека после революции (с конца 60-х годов) к идеалу мещанского благополучия начнет причаливать и все новое советское общество, во всяком случае в своем служило-казнокрадном выражении — на миллионы «благополучий». Оно не будет задаваться вопросом, отчего прежде изводили людей на сотни тысяч и миллионы. Ведь при нынешнем отношении к благам и собственности все это, выходит, затевалось понапрасну.

Нет, не взволнует это общество, не пробудит декабристско-разночинно-большевистскую нетерпимость к несправедливостям и палачеству. Ведь в кино, книгах и школьных учебниках на все есть ответы. При чем тут какая-то ответственность, преступления и тому подобное? А издержки развития, необходимость борьбы, враждебное окружение — ну тысячи слов над миллионами трупов и загубленных жизней.

И тут опять диалектика. Ведь ежели о благополучии, то ведь оно теперь вовсе не мещанское и не собственническое, а это — «рост благополучия трудящихся». Только не совсем ясно, отчего оно у одних за счет других. Тут диалектика еще не пробила себе достаточно просторные лазы…

Через уполномоченных ревкома нажимает Косухин на Блага-жа: не вернете золото — встанут эшелоны, ни один легионер не выберется во Владивосток, и трогать не станем, само сгниет чехо-войско.

Нажимает Косухин, а легионерам и впрямь не по себе: да вся связь с миром эта ниточка путей. Нет без нее ни Чехии, ни Словакии, ни приятной жизни после сибирских хлопот…

Шурке Косухину подчиняется сам Ширямов, а уж он и по партийному стажу, можно сказать, в отцы годится. Вопрос о золоте держит под контролем лично товарищ Ленин. Совнарком им занимается, секретари ЦК, наркомвоенмор Троцкий и председатель ВЧК Дзержинский. Есть секретное решение ревкома разнести пути вдребезги, коли союзники решатся на угон золота. Да неужто отважатся и погонят эшелон?! Выберут ночь поглуше — и тронут, а спереди-сзади — бронепоезда! Ох, угонят!..

Таким образом, является товарищ Косухин как бы представителем самого Ленина, а ежели мыслить масштабно — и всего трудового народа. Это делает его указания и мнения обязательными к исполнению.

Молчит генерал Сыровы. Ни цифр не дает о золотом запасе, ни каких-либо предложений, молчит, вражина, и все тут… [30] Вот Сыровы из тех лет. Собой невысок, крепкого сложения. Во френче, на голове — форменное кепи. Френч сидит плотно, над карманом слева — рядок орденов и крестов. На шее, выше верхней пуговицы френча, — большой белый крест, но не наш «Георгий». Вместо правого глаза — черная матерчатая нашлепка. На лошади, отличном скакуне, сидит подбоченясь. Победитель!

О себе Александр Константинович Воронский рассказывает в книге «За живой и мертвой водой». Естественно, он не мог рассказать о своем конце. Его застрелили на Лубянке как троцкиста. Он и в самом деле был близок с Троцким.

Лев Давидович был изрядно начитан, достаточно чувствовал живопись.

«…Я только не знаю, почему… исправником не займется серьезно литература, почему она предпочитает изображать только идеалистов, героев, ведущих страстную, чаще всего неравную и трагическую борьбу с пошлостью, с косностью, со звериным тупоумием и жестокостью во имя благороднейших мечтаний… Поверьте, для человечества более показательны: палач, который из-за четвертной кредитки для себя, чтобы жавкать, мочить сладострастной слюной вонючую бабищу, с пафосом, с энтузиазмом — непременно с энтузиазмом — намыливает петлю, вышибает табурет и виснет — для прочности — на ногах осужденного; какой-нибудь изверг, душегуб, который отважно полосует и свежует ножом человека… Знаете, что замечательно в Великом Инквизиторе Достоевского? То, что он не прочь растоптать человечество, Христа, свободное произволение людей во имя торжества, в сущности, куцей, убогой, дрянной и нисколько не умной идейкр. И он не пожалеет, нет, не пожалеет ни себя, ни других — будьте покойны. Из Чингисхана, Наполеона, Аттилы человечество сделало, сочинило великих и страшных героев, гениев, людей своего долга… Возвышенно, приятно, что и говорить, а ведь на самом-то деле они были маленькие, ничтожные себялюбцы, хотя, разумеется, по-своему храбрые и даже подвижники. Какая ирония, какая нечеловеческая, губительная ирония — мученически погибать из-за взятки, быть возвышенным душегубом, святым палачом!..»