Юрий Власов - Огненный крест. Гибель адмирала

Это было лишь начало. Скоро столица великой славянской державы замрет, беззащитная и замерзшая, и познает не такие надругательства. Будет она разграблена и обесчещена.

Бывший царь внимательно читал газеты, его глубоко занимает все, что происходит в его бывшей империи. Известие о погромах в Зимнем отзовется в нем болью. Однако это не вырвет из него ругательств и проклятий. Он лишь с недоумением примется расспрашивать комиссара Панкратова, в чем смысл разрушения имущества. Ведь оно может послужить людям…

Господи, какой же силы этот народ, если его грабят почти целый век. На корню все вывозят, губят людей и хапают, хапают… И этот народ еще жив, не сгинул…

Господи, кто только из него не сосал соки, не пил кровь, не вгонял его в землю!

Господи, кто только не обманывал!

Господи, кто только над ним не издевался!

Господи, кто только не называл народом-рабом, народом-слепцом!..

И никогда ни от кого ни слова ласки, ни пощады — одна мука, надрыв и погибель…

Будьте вы все прокляты! — это скажу за него и за всех я, Юрий Власов.

Будьте вы все прокляты!

— Это не наша вина, гражданин Колчак, а ваша, — не без назидания продолжает Чудновский. — Всем своим прошлым эксплуататорские классы подготовили взрыв народного гнева. Рабочие Петрограда, Москвы и центра республики пухнут от голода. Может, не слыхали: вымирают семьями, а вы: интеллигенция! Нашли по ком слезы лить! Мы — в блокаде! Рабочие центры без топлива, нет дров! — Чудновский подолгу, вот как сейчас, останавливается напротив адмирала и разглядывает, ровно видит впервые. Чует, корежит это «его высокопревосходительство». Да по приказу этой адмиральской падлы вся Сибирь киснет кровью. Его бы, Чудновского, воля, да сейчас бы, без суда, — и рука не дрогнет.

— Мы не удушали голодом вашу красную республику. Вы сами с этим справляетесь успешно. Ваша крестьянская политика обрекает народ на голод — мы тут с какого бока? Вы навязали продразверстку и пожалуйста, голод! Вы разоряете деревню поборами — и она платит саботажем. Не повезут в город хлеб мужики — не согласны. А вот скажите, почему в наших белых районах не бывает голода? Почему у нас хлеб всегда несравненно дешевле? Это факт, отмеченный всеми экономистами мира. Но заметьте, как только какая-нибудь часть нашей территории отходит к вам, цены сумасшедше подпрыгивают, продукты быстро исчезают и наступает голод — мы, белые, тут при чем? Вы разоряете деревню — и ждете, чтобы она вас кормила. Так не бывает… Декретом от 13 мая 1918 года вы декларировали продовольственную диктатуру. Это не мое, это ваше выражение. Вы публично заявили: все, что пожелаем, будем брать; кто не станет отдавать — уничтожим! Это ваше счастье… В чем?.. Да в том, что толком не успели обобрать Сибирь. Не знает она вашей продразверстки. Тут бы такой Махно объявился! А топливо, дрова? Позвольте, мы-то при чем? Мы от вас не требуем топить у нас — это мы сами должны делать, так, если вы не в состоянии наладить жизнь, мы-то при чем? Не валите с больной головы на здоровую. Разорили транспорт, постреляли людей — и злобитесь на трудности. Лекарств нет? Откуда им быть? Не преследуйте, не экспроприируйте собственность аптекарей и производителей лекарств как врагов трудящихся. Если вы их лишаете всего, преследуете, а сами не в состоянии поставить дело, мы-то при чем, господин чекист?

— Вы так себя ведете, госпо… гражданин Колчак… Можно подумать, надеетесь на посмертное оправдание, — наконец подает голос Денике. Не по себе ему. Надо разворачивать допрос, а не получается. Диспут какой-то! А не поделаешь ничего. Интересна большевикам позиция адмирала в более широком плане.

— Объясните, что вы собираетесь делать с Тимиревой? — спрашивает Александр Васильевич. — Что с ней?

— Бывшая княжна жива и здорова [31] Хотя сама Тимирева отрицала свое «княжество», по документам ЧК она проходила как княгиня. Курьезно, но факт. .

— Вы хотели сказать «княгиня»? Но ведь она не княгиня… В чем ее вина? На каком основании она арестована? Поймите, она частный человек…

— Не беспокойтесь, гражданин Колчак. Нет вины — отпустим, невелика птица.

— Какой вины, перед кем? Она частный человек! Перед кем она может быть виновата?

— Трудовым народом. Безвинных не караем, — вступает в разговор Чудновский. — Чистая от крови — пущай уматывает на все четыре стороны. На кой она нам?

— Она ни в чем участия не принимала. Какое-то время ухаживала за ранеными, шила вещи для фронтовиков… А после… Вы, наверное, знаете… в общем, Тимирева служила переводчицей в отделе печати при Управлении делами Совета Министров и моей канцелярии.

— Ну вот мы и разберемся, а то у нее с вами даже инициалы совпадают. — И Чудновский выкатил на адмирала кровавые белки — от недосыпа они такие. — Конвой!.. Веди его, Марченко!..

Даже 25 января Чудновский не отрывался от тюрьмы, а в этот день открылся городской съезд Советов рабочих, крестьянских и солдатских депутатов: 524 делегата, из них 346 большевиков. Руководит работой съезда Д. К. Чудинов.

Съезд подтвердил полномочия ревкома и выразил ему полное доверие. Избран Исполком Совета во главе с Я. Д. Янсоном.

19 января в Томске подписан документ о создании буферного государства с границей на западе по рекам Ока и Ангара (река Ока впадает в Ангару в 55 верстах выше Иркутска) — это западней Иркутска, у станции Зима. И если бы не телеграмма Совета Обороны из Москвы с одобрением соглашения, ей-ей, взбунтовался бы товарищ Семен. Не один он такого мнения, есть товарищи из самых первых — и тоже против «буфера», бери Ширямова, Гончарова — самые авторитетные в Сибири партийцы!

Ну рана в сердце у товарища Чудновского! Взбунтовался бы, ей-ей, не будь под телеграммой буквочек: Ленин!

А все этот «американец»! Слиберальничал, слюни распустил. Ничего, мы ему мозги в одно бабье место вправим…

Один из соратников Воронского по конспиративной кличке Валентин рассказывал ему:

«Иногда мне кажется, происходит социальный отбор не лучших, а самых худших: тупиц, тунеядцев, трусов, жалких тварей, свиных рыл… Лучшие гибнут в поисках справедливой, прекрасной жизни, за каждый поступательный шаг платят драгоценной кровью своей, а худшие пользуются достигнутым — сидят до поры до времени тихохонько в укромных уголках, высматривают, выслушивают и в нужное время, когда все укладывается, когда минуют опасности, незаметно выползают… Все лучшие, отважные, честные, смелые — обреченные… Да кто взвесит, кто исчислит самозабвенные, страшные жертвы, кто воздаст за них?.. «И пусть у гробового входа младая будет жизнь играть». Я — за эту младую жизнь, за это грядущее, но не останется ли и тогда слишком много тупорылых, которым все равно…»