Анна Соломон - Утерянная Книга В. [litres]

Филипп смотрит на Ви с явным недоверием. Что он хочет от нее услышать? Жаль, что так вышло со стиркой. Жаль, что не ее он ожидал увидеть.

Ви проскальзывает мимо него и загружает мокрую одежду в сушилку.

– Вам сегодня не звонили?

Этот вопрос он задает каждый вечер. Хочет знать, вдруг репортеры разнюхали, где она. Как будто они усомнятся в сплетнях желтой прессы, мол, она в «Фэйнрайт». Чтобы успокоить Филиппа, Ви уже звонила в клинику, где ей пообещали никому не сообщать, у них ли пациентка Вивиан Кент (как сказала женщина по телефону, они никому не дают такой информации). Ви не удивилась. Половина их пациентов – знаменитости.

Об этом она рассказала Филиппу. Напомнила, что у нее нет родственников, у которых можно что-то выпытать, – ни тетушек-дядюшек, ни родителей, ни братьев, ни сестер. Только Алексу и Хампу известно, где она, а уж они-то точно не станут делиться информацией. К тому же Ви заверила Филиппа, что ее никто не узнает. Даже водитель, албанец, молчавший почти всю дорогу (а ехать десять часов), не предлагал ей маскироваться, когда она выходила из машины во время остановок. Тем не менее Филипп настаивает, чтобы на прогулки Ви надевала шляпу.

– Не звонили, – отвечает Ви.

Филипп ниже Алекса ростом, зато шире в плечах, и руки у него крупнее, как будто он занимался борьбой. С возрастом, наверное, наберет вес. Он опирается о дверной косяк и хмурится, и Ви впервые приходит в голову, что он может бояться не шумихи, а ее.

– Я уеду, как только смогу, – говорит она.

– Хорошо, – отвечает Филипп. – У нас приличная семья, – добавляет он. – Нам с Розмари хотелось бы, чтобы так все и оставалось.

Ви чувствует вспышку гнева, отворачивается и погружает руки в прохладную, влажную груду одежды. Она напевает без слов, делая вид, что крайне увлечена сортировкой, пока, наконец, не раздаются удаляющиеся шаги Филиппа.

Этого было не избежать. Эсфири восемнадцать, самое время. Живот лежит у нее на коленях. Ей массируют ступни. Повитуха старательно избегает касаться выпирающих костяшек на больших пальцах ног Эсфири, напоминающих о ее превращении в чудовище. Это совсем не значит, что повитуха (как и остальные) ей доверяет. Они уже давно к ней приставлены и слишком хорошо ее изучили. Им известны и другие перемены: неуловимая деформация ушной раковины, которая из круглой стала заостренной; непроходящая сыпь сверху на бедрах; цвет сосков, уже не розовый, а фиолетовый. Хотя тут и беременность, возможно, сыграла роль. Тем не менее факт остается фактом – розовыми им больше не быть, и уши, кожа, пальцы на ногах тоже никогда не станут прежними.

Лицо Эсфири тоже изменилось, и это уже не связано с любительскими упражнениями в колдовстве или буйством гормонов. На нем остались следы царапин советника, избороздившие щеки вертикальными полосами, чуть светлее оттенка ее кожи.

Эсфирь живет не так уж плохо. Как царица! Да она и есть царица. Ее окружают драгоценные украшения, шелка и бархат, ужины, где подают фазанов и редкие вина. Все это нисколько не примирило ее с действительностью. На прошлой неделе она была приглашена отужинать с царем, и советник (тот, что исцарапал ее и приставил нож к горлу, как оказалось – самый влиятельный) сообщил, что вино в ее бокале стоит дороже, чем диадема у нее на голове. Эсфирь же на вкус оно напомнило пересушенный инжир. Ее покои – просто очередной гарем, разве что уровнем повыше. Множество окон, ей даже можно выходить – во внутренние дворы и в стенах дворца. Царь и советник по понятным причинам ей не доверяют.

Стены в опочивальне такие мягкие, что на них можно было бы спать, если бы мир перевернулся. Не исключено, что и перевернулся, как знать.

Другая уже давно сменила бы гнев на милость. Но не Эсфирь с ее невероятным самоуважением, которое поочередно толкает то к выживанию, то к концу. Она по-прежнему настроена воинственно. Раз уж она не может спастись сама, то выполнит хвастливое обещание Мардука и спасет свой народ. Эсфирь выяснила, что поселение все там же, набеги продолжаются, а жители по-прежнему страдают. И решила – неважно, что их удерживает: пассивность, глупость или заблуждение, в которое они поверили из-за Мардука и его баек. Важно одно – им нужно уходить. И Эсфирь делает для этого все, что в ее силах.

Сначала, через несколько недель после выбора, она пошла к Ларе. Та с закрытыми глазами лежала на кровати во всей своей первозданной волосатости. Кровать, на которой раньше спала Эсфирь, пустовала, и в луче света из окна Эсфирь вдруг разглядела следы полосок на стене, которые она царапала, считая дни. Сколько же времени прошло? Что-то было в позе Лары, в том, с каким удобством она раскинула ноги (как мужчина), в ее лежащих на груди руках… Эсфирь осенило: «Это ты их стерла!»

Лара открыла глаза и, словно раненый олень, вскочила с кровати. Она поправилась, заметила Эсфирь. И ей к лицу. Кожа больше не раздраженная, нет вечной щетины. Брови снова срослись в одну линию над переносицей, будто величественная птица с раскинутыми в полете крыльями. Лара окинула Эсфирь беглым взглядом, отмечая ее «царскость»: усыпанную драгоценными камнями корону, шелка, в которые Эсфирь одета, и золоченый подол, волочившийся по полу при ходьбе. Лара улыбнулась своей легкой, искрящейся улыбкой, полной теплоты и озорства, и к горлу Эсфири подступил горячий комок. Она ждала, что Лара обнимет ее. Они были одни – остальные девушки, увидев Эсфирь, нелепо склонились и выбежали. В тот день Эсфирь еще не была беременна. Она познала царя всего дважды, оба раза в темноте, недолгие и как будто происходившие не с ней. Первый поцелуй с Надавом запомнился ей гораздо сильнее.

Но Лара не двинулась с места: «Какой в них прок? – ответила она. – Что один день, что пятьдесят. Какая разница-то?»

Эсфирь сдержала слезы. Зачем она с порога обвинять бросилась? Не хватало еще, чтобы Лара ее возненавидела. И как же не хотелось возвращаться одной в свои покои, восседать на троне за ужином, играя царицу. Эсфирь вдруг поняла, чего хочет, почти так же сильно, как уговорить Лару сходить в лагерь. Она хотела, чтобы Лара полежала с ней, как раньше. Лара и пахнет все так же – солью и эвкалиптом. Лечь бы позади нее и почесать ей спину, потом поменяться. И болтать, пока одна из них не заснет или пока не позовут на очередную дурацкую процедуру. Тоска по той близости так сильна, что Эсфири даже неловко. Словно одолевает не тоска, а голод или жажда. Но что поделать? Это Лара отвернулась от нее, а не наоборот. И первый шаг должна сделать тоже Лара. А если нет, Эсфирь притворится, будто ей все равно.

– Значит, дважды меня перехитрила? – сказала она Ларе.

– Перехитрила?

– Мои отметки. И наш план не прихорашиваться.