Ион Деген - Рассказы (публикации 2009–2017 годов)

Солнце уже погрузилось в море. Ветераны поспешили к автобусам. Опекавший меня интеллигентный и симпатичный представитель правительства Москвы ввёл нас в роскошный ресторан гостиницы «Рамада», когда уже за всеми столами почётные гости держали в руках бокалы или рюмки. За одним из столов осталось три свободных места. Их заняли моя жена, представитель правительства Москвы и я. Напротив меня сидел мужчина средних лет с Золотой звездой Героя Российской Федерации. Разговорились. Он депутат Московской городской думы, бывший полковник, воевавший на Кавказе. Я тоже воевал на Кавказе. Но, то была другая война. Кроме нас с женой, за столом из десяти человек ещё одна израильтянка, заместитель мера Ашкелона. Все остальные — москвичи. Член правительства Москвы представил меня. Тут же с рюмкой в руке ко мне подскочил относительно молодой человек:

— Дорогой! Я пью за вас, за ваше здоровье, за ваше долголетие. Мой дед тоже был танкистом. Орлов. Может быть, вы слышали?

— Орлов? Сергей Орлов?

— Да, — с удивлением ответил внук.

Я поставил на стол бокал с чудесным вином, взял стопку водки, выпил и начал декламировать:

Сергей Орлов!

Я рассказал внуку, Степану Орлову, кандидату экономических наук, депутату Московской городской думы, как летом 1945 года его дед, замечательный поэт, единственный, кроме, Константина Симонова, был опознан мною среди примерно тридцати или сорока незнакомцев, сидевших в небольшом зале. Все они имели отношение к литературе. Пришли послушать, как я читаю стихи, написанные на фронте. Только он один был с обгоревшим лицом. Значит танкист. Значит знаменитый Сергей Орлов. Только он единственный, сидевший в последнем ряду враждебной аудитории, почти после каждого стихотворения осторожно складывал ладони в подпольных аплодисментах.

— Складывал обгоревшие ладони, — добавил внук, Степан Орлов.

Всё так не однозначно. У меня, израильтянина, претензии к России. Достаточно оснований для отрицательного отношения. Но ведь в течение дня я общался с двумя обаятельными представителями правительства Москвы, так доброжелательно относящимися к моей стране. И встреча с внуком любимого поэта Сергея Орлова. И за столом ещё пять депутатов Московской городской думы. Их сердечное отношение, их искренние рукопожатия ощущались именно израильтянином. Вы хотите сказать, что не они определяют политику своей страны. Кто знает? Но, даже, если исключить международные отношения, смогу ли я забыть объятия и поцелуй внука Сергея Орлова?

Жене, и мне, и родителям нашего внука необходимо прилагать немалые усилия, чтобы даже намёка на тревогу у нас никто не заметил. Внук служит в специальном подразделении, которым гордится Армия Обороны Израиля. Несколько дней назад он предупредил, что в течение некоторого времени связи с ним не будет. В таких случаях вопросов не задают.

Специальное подразделение. Тысячи юношей, только что окончивших школу и призванных в армию мечтают стать солдатами этого подразделения. Конкурс невероятный. Притом, что всем известно, насколько риск службы в этом подразделении превышает обычный в армии. Притом, что всем известно, какие гигантские немыслимые моральные и физические усилия необходимы солдату этого подразделения.

Мы вслушиваемся не только в содержание последних известий, но даже в интонацию дикторов, отлично понимая, что не обо всех операциях нашей армии сообщают немедленно. Если вообще сообщают. А иногда об этом случайно узнаёшь только из иностранных средств массовой информации. Чаще всего, как об «очередном проявлении израильской агрессии». И чаще всего на это Израиль не реагирует.

Нет ничего удивительного в том, что отцу нашего внука внезапно позвонил непосредственный командир, подполковник. Передал привет и сообщил, что всё в порядке. Это не любезность. Это воинский долг. Армия понимает состояние родителей солдата этого подразделения, когда с ним прервана связь.

И снова дни ожидания и тревоги. Наша обычная жизнь. Привыкнуть к этому невозможно. Даже, если есть такие подполковники. Но как хорошо, что они есть.

14.07.2013

Иногда кажется, что у меня больше пяти органов чувств. Хотел написать, одарён больше, чем пятью органами чувств. Но остановился и подумал, одарён? Не наказан ли? Нет, нет! Речь не о физиологии! Одарён или наказан, потому что, кроме обычной функции органов чувств, обеспечивающих моё существование, зрительные образы, звуки, вкусовые ощущения, прикосновения — иногда будят во мне воспоминания, которые, вероятно, вообще не должны, или не могли возникнуть. Но, пожалуй, самые яркие воспоминания, притом, казалось бы, самые скрытые и неожиданные, связаны с обонянием.

Вот сейчас я раскупорил бутылку вина. Из горлышка дохнул такой добрый, такой давно не вспоминаемый запах. Стоп! Какой же давно не вспоминаемый запах? Я ведь часто пью моё любимое вино. Именно это. Смесь Каберне Савиньён, Мерло и Шираз, произведенного в самарийском поселении. Я ведь не впервые откупориваю такую бутылку. Почему же только сейчас этот, безусловно, нередко ощущаемый мною запах так точно, так последовательно включил каждый мой шажок от самого дома до подвала?

Вас удивляет это уменьшительное шажок? Так ведь речь идёт о времени, когда мне было три года и ещё максимум два месяца. Почему с такой точностью я определяю возраст? Случилось это вскоре после смерти отца. Он умер в начале июля. Об этом я узнал, разумеется, уже повзрослев. А я вышел из дома в жаркий летний день. Следовательно, это не могло быть позже конца августа.

Фасад нашего дома был стороной угла, замыкающего площадь. Вторая сторона угла начиналась устьем узенькой улицы, а дальше — длиннющий тоже, как и наш, двухэтажный дом. Это была большая центральная, самая парадная площадь города. Дореволюционное название Соборная сменили на Красная. Ближе к дому на ней был красивый сквер, а там, в дальнем конце — голое пространство, на котором принимали парады. В пору, о которой рассказываю, я ещё не забирался в такую даль. Где-то в тридцатых годах там водрузили памятник Ленину. Но это уже совсем потом.

А пока я шёл по раскалённому тротуару вдоль длинного дома, и вдруг почувствовал удивительно приятный запах. Впервые. Запах вырывался на улицу из открытой двери. Как сейчас, из горлышка бутылки. Я вошёл. Уже на очень многих ступеньках каменной лестницы, спускавшейся в глубокий подвал, было так приятно, прохладно. Не было сжигавшего зноя тротуара. Но главное запах! Кроме запаха и прохлады, в подвале был загадочный полумрак. Деревянные бочки очень большие и просто огромные занимали всё длиннющее пространство подвала. А ещё человек. Пожилой. Может быть, даже старый.