Говард Фаст - Дорога свободы

— Не пойду, — повторил он.

— Это тебе решать, — сказал Гидеон.

Медленно выдавливая из себя слова, Трупер стал объяснять. — Я не то, что ты, Гидеон. Когда был рабом, меня били как никого не били, орясина, говорят, черная дубина, скот бесчувственный. Все время так. Мистер Дадли Карвел, он купил меня на торгу в Орлеане. Очень дорого заплатил, дороже, чем за всех. Работать заставлял больше, чем всех. Утро, день, ночь — все равно работай. Ни поспать, ни отдохнуть. А если порют кого, надсмотрщик сейчас говорит: этому тоже всыпьте для примера, такому здоровому ничего не сделается, ему это как с гуся вода.

Трупер стащил с себя рубашку: — Посмотри на мою спину, Гидеон! — Брат Питер и еще несколько человек остановились послушать; они тоже посмотрели на его спину: вся исполосованная рубцами, она походила на рельефную карту.

— Не пойду из своего дома, Гидеон. Мы с женой па эту землю жизнь положили. Моя земля, ты подумай, моя собственная! Ни хозяина, ни надсмотрщика. Мне иногда на колени стать хочется, поцеловать эту землю. Свой дом, ты подумай, свой! Сижу в своем доме, и жена подает мне есть. Не рабья лачуга, не карцер — свой дом! Никуда не пойду из своего дома, Гидеон. И никто меня не заставит.

— А твои дети? — спросил брат Питер.

— И они со мной. Ничего с нами не будет.

Восемь лет тому назад Гидеон стал бы возмущаться, убеждать, уговаривать. Теперь он сказал: — Хорошо, Трупер. Не хочешь — не надо. Твое дело.

Весь этот долгий весенний день, 18 апреля, карвеловцы были заняты переездом со своих ферм в большой дом. Женщины укладывали на повозки тюфяки и одеяла, кастрюли, еду, какие-нибудь любимые вещицы — календарь, книгу или библию, швейную корзинку, гипсовую статуэтку, яркую литографию. О сегодняшних событиях не разговаривали, хотя раньше, когда они еще были в будущем, только о них и говорила. Даже дети, хотя и взволнованные таким необыкновенным случаем, перевернувшим весь порядок их тихой, однообразной жизни, вели себя смирней, чем всегда. Все стали очень раздражительны. Мужчины выходили из себя по пустякам — оттого, что кто-то положил на другое место пилу или молоток, оттого, что ребенок вертится под ногами; женщины кипятились из-за всякой мелочи; но главный и единственно важный факт все принимали без возражений, без слез. Нагрузив повозку, семья выезжала из дому и, поднимаясь на холм, издали видела, что с другой стороны к нему подъезжает другая семья на другой, такой же нагруженной повозке. Мало-помалу повозки съезжались к дому. К тому времени как все съехались, день уже клонился к вечеру, и старый белый дом с высокими колоннами купался в розовых и золотых закатных лучах.

Гидеон взял с собой несколько книг. Джеф взял хирургические инструменты и кое-какие лекарства из того запаса, что он закупил в Чарльстоне. В большой фургон для сена сложили тюфяки и подушки и, насколько можно удобнее, устроили на них бедного Фреда Мак-Хью. Взяли все оружие, какое было в доме, — старый спенсер Гидеона, кавалерийский карабин Марка, два дробовика и тяжелый, длинноствольный кольтовский револьвер, который Гидеон год назад купил в Вашингтоне. Взяли кухонную посуду, какая получше, и почти все постельное белье. Рэчел хотела его оставить — жалко было таскать с собой; она копила его годами — Гидеон покупал ей понемножку всякий раз, как были свободные деньги, зная, как она радуется, ложась в постель с мягкими белыми простынями, с тонкими белыми наволочками. Но Джеф сказал: — Возьми всё, — не объясняя, для чего это нужно.

Абнер Лейт сказал Джимми, своему девятнадцатилетнему сыну: — Ну, а ты как? Сейчас не те времена, что десять лет назад. Что я с Гидеоном, так это уж так, привык всегда с ним. А тебе незачем.

Год назад Гидеон помог Абнеру купить второй участок в сто акров — для Джимми, чтобы тот мог завести свое хозяйство, когда женится. Теперь юноша напомнил об этом отцу.

— Знаю, знаю. Так ведь это он для меня, а тебе какая забота?

— Я останусь с тобой.

Абнер кивнул и обнял сына за плечи. Такие проявления чувств были редкостью между ними. Юноша высвободился из его объятия и пошел в дом помогать матери.

Брат Питер и мальчики, приемыши Алленби, приехали первыми. Снаружи дом мало изменился; кое-где потрескалась штукатурка, кое-где облезла краска. Если смотреть издали, он казался таким же красивым и величественным, как раньше; вблизи было видно, что стекла выбиты, двери висят на одной петле, что всюду кругом густо растет сорная трава. Мебель вся была продана на аукционе, но опустевшие комнаты хранили еще какой-то отблеск былого великолепия. Широкая внутренняя лестница с перилами из красного дерева и дубовыми ступеньками даже имела еще более торжественный вид среди голых стен. Расписанные от руки обои висели клочьями, но цвет их сохранился. Резные панели орехового дерева как будто ждали, чтобы к ним снова приставили шифоньерки, кресла, диваны, и кое-где под многолетней грязью, среди груды листьев и мусора, натасканного детьми, игравшими в пустом доме, проглядывали квадратики дорогого паркета.

У брата Питера, не обремененного имуществом, переезд отнял немного времени. Трое мальчиков, приехавших с ним, — после смерти мистера Алленби они жили у брата Питера, — вооружившись метлами, принялись наводить чистоту. Потом еще другие пришли к ним на помощь. Не так-то легко выгрести мусор, накопившийся за много лет, но к тому времени, как все съехались, дом уже был более или менее прибран. Гидеон размещал приезжающих. В доме было больше двадцати комнат — много, но недостаточно, чтобы поселить каждую семью отдельно: приходилось, стало быть, жить сообща. В большом бальном зале Гидеон решил устроить общую спальню для мужчин. Женщин с маленькими детьми, стараясь по возможности не разбивать семьи, он развел по спальням. Некоторым, как, например, Джеку Сэттеру, у которого была бабушка, жена, сестра и три дочери, он дал отдельную комнату. Мальчики старше десяти лет и те из мужчин, кому нехватило места в зале, будут спать в столовой; днем здесь же будут происходить школьные занятия. Все съестные припасы сложили в кладовой при кухне, и Гидеон выделил несколько женщин — выдавать продукты и надзирать за стряпней. Другая группа женщин занялась уборкой. Мужчины заклеивали выбитые стекла бумагой, а Ганнибал Вашингтон и еще двое полезли в цистерну, посмотреть, нельзя ля привести ее в годность. Цистерна находилась у самых кухонных дверей, между двумя флигелями и было бы гораздо проще хранить всю воду в ней, вместо того чтобы держать ее в бочках. К закату солнца цистерна была вычищена, и старшие мальчики под командой Ганнибала Вашингтона уже бегали с ведрами и наполняли ее водой из колодца. Одновременно Гидеон послал пять или шесть повозок за дровами.