Екатерина Кубрякова - Зазеркалье Петербурга [Путешествие в историю] [litres]

– Нет.

Он бросает окурок в камин:

– Может быть, Шура подходила к телефону?

И кричит:

– Шура-а-а!.. Валечка мне не звонила?

– Не-е-ет!

Между его бровей ложится тоненькая морщинка.

– Тебя, Кирюха, это волнует?

– Как будто.

– Тогда позвони ты Валечке.

– Не желаю.

Со двора раздается резкий дребезжащий свисток.

– Это, пожалуй, нам свистят, – говорит он. – Шторы плохо задернуты. В наш век мир предпочитает темноту.

И, задернув поплотней шторы, он добавляет:

– Мы потерянное поколение, папа.

– А уж это литературщина. Терпеть ее не могу.

И добавляю:

– Бодрей, Кирюха, бодрей. Держи хвост пистолетом» [55] Мариенгоф А.Б . Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги. .

В этом доме в квартире № 37 в течение почти десяти предвоенных лет жил со своими домочадцами писатель и поэт им же созданного направления – имажинизма – Анатолий Мариенгоф. Дружная и веселая семья – жена Анна Никритина, актриса, которую Анатолий, любя, называл «Мартышкой», и сын Кирилл, не по годам мудрый и развитый мальчик.

40-летние интеллигенты любили этот район и друг друга. Когда у матери не было спектаклей, супруги прогуливались по Кирочной, приглашали на обед своих творческих коллег, ходили в театр и на дружеские вечера. Самостоятельный Кира тоже не сидел без дела. Родители удивлялись, как их 16-летний сын успевает и заниматься (помимо уроков в школе, на дом к юноше приходили немка, англичанка и француженка, учившие его языкам по 2–3 часа), и отдыхать. Кира играл в теннис, ходил в кино и театр, а вечерами приглашал к себе на Кирочную ватагу шумных друзей.

Счастливыми были дни, когда Мариенгофы договаривались остаться дома, отказавшись от всех планов и приглашений, и втроем посидеть за накрытым к чаепитию столом. Вспоминали покойного Сергея Есенина, несостоявшегося крестного отца Киры и большого друга Анатолия, с которым провел он свою молодость, неразлучно живя и путешествуя в течение нескольких лет, разговаривали о литературе, философии, искусстве. На ночь папа и мама приходили в спальню Кирилла пожелать ему спокойного сна – Анатолий целовал сына в лоб, а Анна – в щеки и губы, долго глядя в лицо ненаглядного сына.

Кирилл, казалось, доверял родителям, особенно отцу, часто приходя к нему в кабинет, чтобы покурить у камина и поделиться новостями (о том, как он прогулял школу, чтобы четыре часа бродить по Эрмитажу) и сокровенными мыслями (о войне, о любви, о смысле жизни). Анатолий с детства относился к сыну, как к взрослому. Помня собственного, всегда поддерживавшего его и здравомыслящего отца, он старался быть таким и для своего ребенка – общался на равных, уважал его мнение и личное пространство. Не позволял себе без стука войти в комнату Киры, не читал его дневники, даже если те лежали открытыми. Скоро за эту «идиотскую, слюнявую интеллигентность» [56] Мариенгоф А.Б . Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги. Анатолий не сможет себя простить.

«4 марта Кира сделал то же, что Есенин, его неудавшийся крестный.

Родился Кира 10 июля 23-го года.

В 40-м, когда это случилось, он был в девятом классе.

На его письменном столе, среди блокнотов и записных книжек, я нашел посмертное письмецо:

Дорогие папка и мамка!

Я думал сделать это давно

Целую.

Кира

Перед тем как это сделать, Кира позвонил ей по телефону.

Они встретились на Кирочной, где мы жили, и долго ходили по затемненной улице туда и обратно. И он сказал ей, что сейчас это сделает. А она, поверив, отпустила его одного. Только позвонила к его другу – к Рокфеллеру. Тот сразу прибежал. Но было уже поздно.

Домработница Шура в это время собирала к ужину. А мы отправились „прошвырнуться“.

„Прошвырнулись“ до Невского. Думали повернуть обратно, но потом захотелось „еще квартальчик“.

Была звездная безветренная ночь. Мороз не сильный.

Этот „квартальчик“ все и решил. Мы тоже опоздали. Всего на несколько минут» [57] Мариенгоф А.Б . Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги. .

Смерть 16-летнего Киры в стенах этого дома открыла убитым горем родителям спрятанную от них внутреннюю жизнь сына. Несчастная первая любовь вовсе не главная причина рокового шага – девушку Валю никто не винил («Я сижу один, и мне хочется, чтобы кто-нибудь позвонил… Именно, чтобы она позвонила и сказала: „Киру можно?“. В эту минуту я слышу телефонный звонок. Я бегу, перескакиваю через тахту и хватаю трубку. „Алло!.. Это я… Кира!“ – „Не Киру, а Шуру…“ Шура – наша домработница» [58] Там же. ).

В ящиках письменного стола сына Анатолий, наконец-то решившийся прочесть неприкосновенные личные дневники, которые, впрочем, часто лежали ни от кого не скрытые, нашел десятки рассказов, стихов, начатый роман и самое страшное – подробную, философски-обоснованную новеллу о том, что собирается сделать его стремящийся походить на Байрона сын.

После постигшей Мариенгофов трагедии и начала войны супруги вместе с Большим драматическим театром эвакуировались и покинули этот огромный дом, в проходных дворах которого совсем недавно бродил их Кира:

«Поздно вечером я возвращался домой. На дворе, прислонившись к стене, стоял пьяный… Рядом в грязи валялась его шапка. Пьяный стоял и плакал. К нему подошел мальчишка и ударил его по лицу. За что? Так. Пьяный плакал. Он чувствовал, что его жизнь горька, как дешевая папироса. Он побежал за мальчишкой. Другой мальчишка дал пьяному подножку и тоже ударил его. Пьяный упал в лужу. Стукнулся головой об асфальт.

Мне показалось, что люди все-таки очень жестоки» [59] Мариенгоф А.Б . Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги. .

Жерихина Е . Литейная часть. От Невы до Кирочной. 1710–1918. М.; СПб., 2006.

Мариенгоф А.Б . Мой век, моя молодость, мои друзья и подруги. М., 1990.

Мариенгоф А.Б . Роман без вранья. Циники. Мой век, моя молодость мои друзья и подруги. Л., 1988.

Мариенгоф А.Б . Это вам, потомки! Записки сорокалетнего мужчины. Екатерина. СПб., 1994.

Центральный государственный архив литературы и искусства Санкт-Петербурга: путеводитель. СПб., 2007.

«18-го ноября, вечером, разыгралась кровавая драма в д. № 7 по 2-й линии Васильевского острова, в квартире г-жи N. Вечером к ней пришел в гости ее хороший знакомый, доктор медицины А.Д. Нюренберг. Около 9 час. веч. на квартиру доктора Нюренберга позвонило неизвестное лицо и у прислуги узнало, что доктор находится у г-жи N. В 10 ч. веч. в квартире г-жи N. раздался звонок. Открыть дверь пошел сам г. Нюренберг. Вновь пришедшим оказался приват-доцент петроградского университета, литератор Леонид Габрилович, также хороший знакомый г-жи N. Едва только г. Габрилович перешагнул порог двери, как стал стрелять из револьвера в г. Нюренберга. Габриловичем было выпущено в г. N. пять пуль. Обливаясь кровью, Нюренберг все-таки нашел в себе силы выскочить на улицу, вскочить на извозчика и поехать, но по пути потерял сознание.