Сергей Алексеев - Возвращение Каина (Сердцевина)

И тем самым словно подстегнула их. Олег все-таки нашел состав клея, и руки Афродиты держались так крепко, что без молотка и зубила отбить их не удалось. Принесли инструменты и с каким-то азартом снова расчленили скульптуру. Аннушка обвяла и не смогла произнести больше ни слова.

После обыска у нее начали мертветь руки…

Она перестала запираться, и, пользуясь этим, царевичи заходили когда вздумается — приносили еду, питье или просто сидели и разговаривали. С детьми Аннушка слегка оживала, придумывала игры, давала поручение достать какие-нибудь книги с самых верхних полок, принести снежок после первого снега. И однажды царевич Николай Алексеевич ни с того ни с сего вдруг сказал:

— Когда ты будешь выходить замуж, я буду твоим пажем и понесу шлейф.

— И я тоже, — добавил великий князь Михаил Алексеевич.

Аннушка заплакала навзрыд, и они долго потом утешали ее, массировали руки, гладили по голове и тоже шмыгали носами.

После этого они уже не вылезали от Аннушки до позднего вечера. Если Екатерина приходила за ними и уводила из комнаты чуть ли не насильно, то получала в ответ десятки вопросов.

— Ты знаешь, мамочка, почему динозавры вымерли сразу все?

— А знаешь, почему у них были маленькие головы и огромные туловища?

— Что такое — хаос?

— Почему у рыбы мозги жидкие, а у человека твердые?

— И почему называется «небесная твердь» и «земная хлябь»?

Ночами Аннушка спала плохо, забывалась на полчаса и вздрагивала: ей чудилось, что кто-то стучит в окно и тихо зовет. Она вставала, отодвигала занавеску, но осенняя тьма на улице была плотной, непроглядной. Лишь однажды ей показалось, что за мутным, заплаканным стеклом мелькнуло чье-то лицо, а точнее, глаза. И вот когда ночью выпал снег и ей вновь почудился негромкий стук, Аннушка не встала, однако утром за окном увидела следы: кто-то сначала стоял напротив окна, а затем поднимался на фундаментный карниз. На следующий вечер она попросила царевичей поставить кресло к окну и, отправив их спать, забралась с ногами в кресло, укрылась пледом и приготовилась сидеть всю ночь. Снег за день растаял, и на улице опять было черно, ветрено и холодно, только едва поблескивала в свете далеких фонарей темная озерная вода.

Около трех часов ночи Аннушка услышала близкий шорох — кто-то захрустел травой под окном, затем чьи-то руки коснулись жестяного слива под рамой. И вот в нижнем глазке окна проступило незнакомое мужское лицо. Аннушка сжалась и непроизвольно тронула штору. Человек в то же мгновение спрыгнул с карниза, и все пропало.

Целый день потом она мучительно вспоминала это лицо: было что-то знакомое в этом взгляде больших глаз, но вместе с тем и чужое. И вдруг ее осенило — Олег! Только безбородый и безволосый и оттого длиннолицый, со впалыми щеками и крепким раздвоенным подбородком. Значит, он жив!

Эта догадка оживила и ее. Еще днем Аннушка стала готовиться к следующей ночи: сама переставила кресло напротив окна, растворила внутреннюю раму, а у наружной отвернула старинные, тяжелые шпингалеты. К ручке же привязала кусок бельевой веревки, чтобы, не подходя к окну, открыть его. Царевичи заметили приготовления, но Аннушка объяснила, что ночью ей бывает душно — недавно дали отопление, и она таким образом будет проветривать комнату не вставая с постели.

Потом она поймала себя на мысли, что день очень длинный, что невыносимо медленно смеркается и приходит ночь. До двенадцати не выключала настольную лампу, словно давая сигнал, что она дома, и когда, выключив, устроилась в кресле, вдруг испугалась, что сегодня он не придет. А на улице между тем снова пошел снег — косой, крупчатый, он стучал в окно, бросаемый ветром, и Аннушка каждый раз вздрагивала, готовая потянуть веревку и растворить окно. Ей явственно слышались шаги, шорох быльника, однако в просвете отдернутой шторы было пусто.

Он пришел лишь под утро, когда успокоилась непогодь и за окном побелело. Он встал на карниз и прильнул к стеклу. И наверное, еще не успел разглядеть, что открыта внутренняя рама, как Аннушка распахнула створки. Он не ожидал этого и замер, будто вор, захваченный на месте преступления.

— Входи, — сказала она. — Если не можешь войти в двери…

— Прости, — выдавил он хриплым, простуженным голосом. — Я не хотел возвращаться…

— Ну, входи же, — попросила Аннушка. — Мне холодно, окно открыто…

Он опомнился и с трудом вскарабкался на подоконник. Аннушка помогала ему, тянула за одежду — откуда-то сила взялась…

— Не хотел возвращаться, — виновато повторил он, стараясь затворить окно непослушными руками.

Аннушка завернула шпингалеты, притворила внутренние створки. Олег тут же, у окна, опустился на пол, стянул с головы спортивную шапочку. Видимо, он подстригал сам себя — голова была в полосах, будто в шрамах, небритые щеки ввалились.

— Хотел навсегда уйти от тебя — не могу, — признался он. — Оружия мне не дали… Везде мне препятствия, а все пути — к твоему окну… ОМОН гонял меня по лесу, как зайца… Потом я не стал убегать, под пули подставлялся — попасть не могут! Стою, а он в упор весь рожок в меня — хоть бы задело. Только деревья вокруг как дятел поклевал… И он стоит, глаза выпучил, трясется. И никак не может второй рожок вставить. Я пошел — он мне в спину… А я твое имя, как молитву, шепчу.. Потом слышу — заорал, автомат об дерево, на землю упал, бьется в припадке… Я так и ушел у них на глазах.

— Что же ты сразу домой не пришел? — спросила она и коснулась его ледяной руки.

Он поднял больные, слезящиеся глаза:

— Я же тебе противен… Ты же можешь одним выстрелом меня… Вот сейчас скажешь — уходи, и все.

— Но я тебе открыла окно…

— А если вернется Кирилл?

Аннушка присела с ним рядом на пол.

— Если вернется — то уже не ко мне. И я ему не открою окно.

— Включи свет, — попросил Олег.

Она нажала кнопку настольной лампы. Олег зажмурился, прикрыл глаза ладонями — ослепило…

— Нет, это мне снится, — проговорил он. — Я днем под деревьями спал. А под деревьями такие сны снятся…

— Есть хочешь? — спросила Аннушка.

— Не хочу, — он пригляделся к свету и вдруг стал медленно вставать. — Кто?.. Почему?..

Она перехватила его взгляд — безрукая Афродита стояла возле книжных полок лицом к окну, а руки ее лежали у ног.

— У нас обыск был, — проронила Аннушка. — Аристарха Павловича арестовали…

Он сделал несколько шагов к скульптуре, потряс кулаками:

— Но за что?.. Зачем отрывать руки?.. Впрочем, что спрашивать? Ей всегда обламывали руки…

Олег попробовал приставить отбитые части, ощупал сколы и опустился возле ног Афродиты.

— Ничего, мы снова склеим, — сказала Аннушка. — Еще отобьют — мы опять…

— Это уже не сон, — проговорил Олег, погладив пальцами точеный мрамор руки. — Это явь… Самое хрупкое в человеке — руки и сердце. Потому, наверное, и отбивают…