Кузьма Абрамов - Сын эрзянский

— Мы с тобой, Васена, богом забытые люди. Отчего бы нам не напомнить ему о себе. Как ты думаешь?

Васена ничего не сказала в ответ. Она смутилась, наклонила голову и прошмыгнула мимо. И лишь пройдя некоторое расстояние, оглянулась на него. Охрем, конечно, мужик не плохой, высокий, сильный. Говорят, что он однажды убил своей ясеневой палкой волка, напавшего на стадо. Конечно, один глаз у него не видит и лицо изрыто оспой, но разве это помешает ему быть хорошим мужем.

У эрзян не принято начинать разговор сразу о деле, с которым пришел. Так поступила и Васена. Она заговорила о капризной весне, сообщила сельские новости и лишь когда собралась уходить, сказала:

— Слышала, Дмитрий, завтра собираетесь с дедом Охоном в Алатырь? У меня к вам есть просьба. Не зайдет ли кто-нибудь из вас в воинское присутствие узнать, жив ли мой муж?

— Об этом проси деда Охона. Я видишь какой ходок, по избе с костылями, — усмехнулся Дмитрий.

Дед Охон обещал выполнить ее просьбу, хоть и знал, что ничего путного там ему не скажут.

— Как знать, может, тебя и обрадуют, но все-таки сомнительно. Ведь десять лет от него ни слуху ни духу, — сказал дед Охон.

Васена только вздохнула.

Марья вышла ее проводить. У ворот Васена задержалась.

— Тебе надо приходить к одному концу, — заговорила Марья.— Узнай доподлинно, вдова ты или солдатка? Если вдова, то следует поискать себе мужа. И искать-то долго не придется. Одинокие мужчины есть и в Баеве.

— Знамо, есть, — отозвалась Васена.

— Возьми Охрема, чем плохой мужик?.. Пасет стадо, голодная с ним сидеть не будешь...

Марье не довелось раньше поговорить об этом с Васеной. Несчастье с Дмитрием отодвинуло другие заботы и дела, но просьбу Охрема она запомнила. На первый раз она не стала настойчиво уговаривать Васену, а только намекнула и похвалила жениха. Этого пока было достаточно...

Когда Марья вернулась, в избе было уж совсем темно. Она схватила подойник и поспешила во двор — доить корову. Дед Охон ощупью собирал свой дорожный мешок. Он достал с божницы псалтырь, погладил засаленную и помятую обложку и сказал:

— Придется ее вернуть хозяину. Неудобно будет перед тем монахом. Дал он ее на время, а я продержал целую зиму.

— Что ж поделаешь, чужая вещь — не своя, — отозвался Дмитрий. — А я задумал сам сделать псалтырь. Надо достать где-нибудь бумаги, сшить такую книжку и все знаки с этого псалтыря переписать туда... Вздуй-ка, Фима, лучину, покажу деду Охону свое письмо.

Фима взяла лучину, вздула на шестке огонь и поднесла его к конику. Дмитрий вынул из-под подушки гладкую дощечку, исписанную с обеих сторон углем. Дед Охон взял у него дощечку, отставил от глаз подальше.

— Не совсем ясно различаю, но похоже, что написано неплохо, — сказал он. — Теперь ты, Дмитрий, умеешь не только, читать, но и писать...

— Смеешься, дед Охон, что это за письмо, — возразил Дмитрий. —Я не пишу, а рисую с книги. Так, пожалуй, сумеет и Иваж. Вот научиться бы писать так, как умеет поп и волостной писарь, тогда другое дело, — с горечью добавил он. — Может, и научился бы, если бы этот псалтырь переписать раза два-три.

Он засунул дощечку обратно под подушку и попросил у деда Охона псалтырь.

— Бумаги много потребуется, — сказал старик.

— В городе, чай, она есть?

— В городе-то есть, да дорого стоит. Денег у тебя, Дмитрий, на бумагу не хватит.

— Тогда что же делать? — огорчился Дмитрий. — Знать, не придется переписать псалтырь.

— Не знаю, что и сказать, — в раздумье отозвался дед Охон. — В городе мне как-то пришлось однажды кое-что починить из мебели для школы. Много я там видел бумаги... Нешто пойти туда и попробовать попросить. Работу мне давал учитель, такой же старик, как и я. Разговорчивый. Все спрашивал про житье мужиков...

Он смолк, подозвал Фиму и раскурил от лучины потухшую трубку.

— Разве он даст за так, коли, говоришь, бумага дорогая.

— Чего-нибудь для него сделать — стол, стулья...

Со двора с подойником вошла Марья.

— С ума посходили, жжете огонь! Никита-квасник сейчас прибежит окна бить.

— Поди, не увидит, — возразил Дмитрий. — Дай мне напоследок почитать псалтырь. Завтра дед Охон заберет его с собой.

Он сидел на конике вполоборота, вытянув ногу по его краю. Здесь же, рядом с ним, неизменно находился Степа.

Дмитрий, водя пальцем по книге, складывал слова. Фима поднесла лучину поближе. Дед Охон стоял, прислонившись к ткацкому станку, и дымил трубкой. Кончив возиться с молоком, к ним присоединилась и Марья. Ей все время не верилось, что Дмитрий может научиться читать... В притихшей полуосвещенной избе голос Дмитрия звучал тихо и неуверенно:

— Ба-ла-жен мы-уж, ка-то-ррр не хо-дит на со-вет нече-че-стив-выых...

— Погоди-ка, Дмитрий, что это за нечече? — прервала его Марья.

— Это вовсе не нечече, — сказал он. — Я не смог сразу выговорить, слово очень трудное. Видишь, не-че-си-тивыых.

— А что оно значит? — допытывалась Марья.

— Это уже надо спросить деда Охона, он, может, знает. Я тут из всех слов понимаю не более десятка.

Дед Охон не успел вынуть изо рта трубку, как в сенях послышался шум и в избу с топотом ввалился Никита-квасник.

— Почто огонь зажгли, знать, хотите спалить озимые?! [6] Мордовское поверье. — захлебываясь, закричал он, но, увидев в руках Дмитрия книгу, словно остолбенел. Смотрел и не мог понять, что делает тот с книгой, для чего она ему нужна? Наконец сообразил и, может быть, первый раз в жизни заговорил медленно, не глотая концы слов: — Вай, да ты, Дмитрий, никак, смотришь в Библию? Читать, знать, хочешь?.. Это что же будет-то?..

Он перекрестился, потоптался на месте и снова заговорил в своей обычной манере торопливо и шепелявя:

— Сами читаете божественные книги, а в избе у вас стоит табачный дым и воняет, прости господи, свиным хлевом. Разве при таком запахе можно читать божественную книгу? Сначала избу надо обкурить ладаном, потом уж читать.

— Ладана у нас нет, дядя Никита, — отозвалась Марья.

— Нет, так и читать не надо!

Ему никто не ответил, никто не попросил пройти вперед и сесть. Он постоял, что-то бормоча себе под нос, и повернулся к двери. Из сеней вернулся обратно и сказал сердито:

— Сейчас же потушите лучину, да смотрите, больше не зажигайте огня, не то побью все окна!

Фима окунула горящую лучину в лохань. Марья, выждав, когда затихнут шаги Никиты, сказала с досадой:

— Свалился словно леший... Не знаю, чем воняет у них в избе.

— Хреном и прокисшим квасом, — рассмеялась Фима.

Вскоре пришел с улицы Иваж. Он рассказал, что встретил Никиту, который на ходу разговаривал сам с собой: «Земля перевернется, города и села рухнут — Дмитрий Нефедов Библию читает!..»

В Алатырь поехали втроем. Дед Охон, решивший остаться в городе, подождал, что скажут Дмитрию в больнице, и пошел в воинское присутствие справиться о муже Васены Савкиной. Вернулся он, когда Дмитрий с Иважем собрались ехать домой. В Баево теперь вдвоем они приехали поздно вечером. Дорога была грязная, ехать пришлось все время шагом. В пути нога Дмитрия сильно разболелась. Марья до их приезда не отходила от окна, а в сумерках вышла ожидать у ворот.