Кузьма Абрамов - Сын эрзянский

— Это следует обдумать...

Когда он провожал Назара и они ненадолго задержались у ворот, он снова повторил: «Следует обдумать...» Разумеется, с родного гнездовья трогаться куда-то в неизвестность — дело не шуточное... «Это надо обдумать...» — сказал Дмитрий теперь уже самому себе.

Новость старика Назара крепко запала в душу Дмитрия. Где бы ни находился, что бы ни делал, на уме у него была дума о новой земле. Какова собой эта пустошь? Может быть, глина и камни? Почему до сего времени никто не осел на ней? И то следует сказать, раздумывал он, на насиженном месте нет ничего хорошего. Ничего не потеряешь, если переедешь на другое. Дмитрий дошел до конца полосы, посмотрел в кошелку— пожалуй, туда и обратно не хватит. Пошел к телеге, чтобы добавить семян. Нога у него все еще хромала, ему казалось, что она стала немного короче. Так вроде уже и не болит, а ступить на нее как следует боишься. Видимо, просто привык к больной ноге.

Иваж сидел на краю телеги и ожидал, когда отец засеет часть полосы, потом он начнет закрывать бороной семена. Лошадь, запряженная в борону, стояла на конце межи. Перед ней, на расстеленном зипуне, был насыпан овес.

Проходя по дороге мимо полосы Нефедовых, у их телеги остановился старик Кудаж. Это сосед Никиты-квасника, которому тот вымаливал у бога бычков. Был он невысокий, светлобородый, любил поговорить. Пожелав Дмитрию благополучного сева, он кивнул головой на лошадь и сказал:

— Твоя коняга, Иваныч, видать, прозимовала на барском дворе. На ней сподручней разъезжать по ярмаркам.

— На сытой лошади и пахать сподручней, — недовольно отозвался Дмитрий.

Он не любил пустых шуток.

— Не сердись, докучаю тебе не из-за пустяков. Про лошадь это я так, — сказал Кудаж и облокотился на грядку телеги. — Люди собираются переселиться на новую землю. Слышал об этом что-нибудь?

«И этот о новой земле», — подумал Дмитрий.

— Слышал... Об этом надо подумать.

— Чего тут долго думать? — возразил Кудаж. — Надо пойти и посмотреть эту новую землю... Вот закончим сев и пойдем! Коли подойдет для нас, озимь посеем там...

Дмитрий поднял голову, посмотрел на светло-голубое небо и долго не отвечал Кудажу. В небе звенели жаворонки: «Новая земля, — думал он.— Там, может, и небо-то не такое, как над Баевом, может, и птицы-то поют по-другому...»

— Это уж очень поспешно, — сказал он наконец.

Старик Кудаж махнул рукой и пошел своей дорогой.

Дмитрий наполнил кошелку семенным овсом и направился засевать полосу.

Иваж крикнул ему вслед:

— Чего же ты, тятя, ничего не сказал, когда бороновать начнем?!

— А вот досею и начнешь бороновать.

Домой они вернулись в сумерках. Иваж остановил лошадь перед окнами и здесь выпряг ее. Незачем было заводить телегу во двор. Дмитрий накрыл пологом полмешка оставшихся семян, чтобы утром рано их не нашли куры. Разулся он во дворе перед дверью в сени, тщательно стряхнул лапти и онучи от земли и спросил сына, почему он не разувается.

— Я, тятя, хочу выйти на улицу.

— Знать, не устал? — улыбнулся Дмитрий.

— А с чего тут устать-то, — отозвался Иваж.

Он постучал лаптями о ступеньки крылечка и вошел в сени. Дмитрий видел, как сын наклонился, переступая через порог, чтобы не задеть головой притолоку. Да, Иваж становится взрослым. В старое время таких уже женили, брали взрослых здоровых девушек, годных для любой работы. Да и теперь бывают случаи, когда за малолетнего сына сватают таких работниц. Никита-квасник женил третьего сына в четырнадцатилетнем возрасте. Молодые лишь в прошлом году ездили в церковь венчаться, а до этого жили так. При нужде чего не сделаешь. Была бы Марья одна, без Фимы, пришлось бы и ему так поступить. Он тряхнул головой, взял онучи с лаптями и пошел в избу.

На дворе еще было светло, но в избе уже надвинулись вечерние сумерки, и Дмитрий не сразу заметил сидящего на лавке Охрема. Тот, вероятно, пришел к ним, как только пригнал с поля стадо.

Марья сидела за ткацким станом, положив руки на баттан с бердом. До прихода Дмитрия они с Охремом, видимо, о чем-то разговаривали.

Дмитрий поглядел на замолкшего Охрема.

Разговор начала Марья:

— Охрем пришел к нам жаловаться, зачем мы его женили на Васене Савкиной.

— Разве Васена плохая женщина? — сказал Дмитрий. Охрем промолчал. — А ведь я, признаться, подумал, что у тебя волки корову задрали, потому и сидишь хмурый.

— Я сам двух волков задеру! — заговорил наконец Охрем.— Разве я от нее ждал девочку?! Для чего мне третья дочь?! И двух девать некуда.

— Думаешь, в этом виновата одна Васена, а ты в стороне? — спросила Марья.

— Я же ей сразу сказал, как только поженились, роди мне мальчика. Не родишь мальчика — и смотреть на тебя не буду, — говорил Охрем почти сквозь слезы.

— Взрослый человек ты, Охрем, а разум у тебя, как у ребенка, — сказал Дмитрий.

— Тебе хорошо говорить, у тебя двое сыновей, — промолвил Охрем.— Вот если бы Марья принесла тебе вторую девочку, запел бы по-другому.

— Все были бы мои. Если посеешь овес, то и соберешь овес, рожь на этом месте не уродится.

Охрем некоторое время молчал, озадаченный доводами Дмитрия. Он посопел носом и вдруг спросил:

— Слушай, Дмитрий, ты надо мной не смеешься? Серьезно говоришь?

— Разве я когда-нибудь и над кем-нибудь смеялся?

Это верно. Если уж Дмитрий что-нибудь говорил, то лишь то, о чем думал.

— Вот тебе на-а-а! — в раздумье протянул Охрем.— Чего посеешь, то и пожнешь. По-твоему, значит, виноват я сам, а вовсе не Васена?

— В этом деле, Охрем, никто не виноват, — попробовал успокоить его Дмитрий. — Это похоже на игру в чет-нечет, как выйдет.

— Ну ты мне задачу задал, Дмитрий, — сказал Охрем и надолго умолк.

Марья стала собирать ужин. В избе уже было совершенно темно. Услышав стук ложек и чашек, Охрем поднялся с лавки и направился к двери. В темноте он казался маленьким, сутулым. Дмитрий проводил его до сеней и слышал, как Охрем шел к воротам и все время бормотал: «Чего посеешь, то и соберешь...»

— Как есть ребенок, — подивился Дмитрий, глядя ему вслед.

В избе уже, сидя за столом, он заговорил с Марьей о новой земле. С того дня, как услыхали от соседа Назара, они только о ней и говорили. И не одних Нефедовых, всех баевцев всколыхнула эта весть. Нашлись в селе и решительные хозяева. Старики Кудаж и Назар, закончив весенний сев, на двух подводах, прихватив на всякий случай топоры и вилы, отправились смотреть новую землю. Эта земля принадлежала удельному ведомству. Баевские мужики тоже были «удельными», так что переселиться им с одного места на другое было нетрудно. Назар звал с собою и Дмитрия, но тот еще ни на что не решился.

Пока Дмитрий раздумывал, Назаровы и Кудажевы решили переехать на новую землю. Там было все, чего так недоставало в Баеве: лес, река, луга. Земля, конечно, не очень хорошая, супесчаная целина, сильно засорена кустарником, но это их не остановило. Окончив в Баеве жатву, они спешно стали перевозиться. Помочь соседу Назару отвезти избу ездил и Дмитрий. Тогда и ему удалось увидеть новую землю. Дмитрию она понравилась. В Баеве, куда ни посмотри, упрешься взглядом либо в барскую землю, либо в барский луг. Там же, на новой земле, на десятки верст не увидишь ни барина, ни барской скотины. Город Алатырь всего в двенадцати верстах. Главное же, чем порадовал Дмитрий свою жену, рассказывая ей о новой земле, так это то, что село Алтышево находится оттуда всего лишь в восьми верстах хода через лес. Хоть каждое воскресенье Марья сможет проведывать свою мать. Услыхав об этом, Марья даже попеняла мужу на его медлительность. Если бы он весной отправился с Назаром и Вудажем, то их изба уже стояла бы там.