Валентин Пикуль - Избранные произведения. I том

— Купцам скажите, чтобы шли к барону Черкасову, и не плакались чтоб… Барон Черкасов все мои долги записывает!

Когда уже смеркалось над Петербургом и сугробы посинели, она была одета и, довольная, сказала:

— Пора и день начинать. Велите санки закладывать — я давно по городу не каталась…

И помчались сани, а в них — с хохотом — массажистка, две горничных, портниха да еще дура старая (мастерица сказки сказывать). Посреди же них — сама императрица, ее величество!

Рвали кони по Невскому — в стынь, в звон, в иней.

Мимо неслись, вдоль першпективы парадной, кругло подстриженные березы — все в искристом серебре, как драгоценные кубки.

Но раньше всех в этот день проснулся Фридрих II — король Пруссии и курфюрст Бранденбургский… Проснулся на тощем матрасе, как солдат, в своем тихом Сан-Суси, что отстроен в Потсдаме по собственным проектам короля, сверявшего свое пылкое вдохновение с четкой классикой Палладио и Пиранези.

Мрак еще нависал над спящей Германией; досыпали крестьяне и ремесленники, сборщики налогов и трактирщики, дрожали от храпа солдат казармы Берлина, когда (ровно в четыре часа утра) камер-лакей сорвал с короля одеяло и распахнул окно в заснеженный сад, шестью террасами сбегавший к воде.

— О подлец! — воскликнул король. — Как я хочу спать, а ты каждый день безжалостно будишь меня…

И король выбежал в сады Сан-Суси, темные и заснеженные, ветер раскрылил плащ за спиной. Это не было прогулкой короля, — это был неустанный бег, бег мысли, погоня чувств, столкновение образов, ломка чужих костей, гнев и восторг… Впереди его ждал день, да еще какой день! Королевский день!

Казалось, сам ангел восходит на престол — после смерти кайзера Фридриха-Вильгельма I — этого коронованного капрала, подарившего миру такие живучие афоризмы, как «не потерплю!» или — еще лучше — «не рассуждать!».

Молодой король Фридрих II был мягок в обращении, прост в поступках, писал недурные стихи, чудесно играл на флейте. И никто не знал, что своей любимой сестре (еще будучи кронпринцем) Фридрих признавался:

— Весь мир удивится, узнав, что я совсем не тот, каким меня представляют. Европа думает, что я стану швырять деньги на искусства, а талеры в Берлине будут стоить дешевле булыжников… О нет! Все мои помыслы — лишь об увеличении армии…

Эту армию он вербовал из пленных, из наемников, завлеченных в Пруссию обманом, просто из негодяев и подонков. Но больше всего — вербовкой на чужбине. Причем король логично объяснял, почему выгодно вырвать человека из соседней страны и пересадить его, словно репку, на прусскую грядку.

— Завербовав чужеземца, — утверждал Фридрих, — я выигрываю четыре раза подряд: во-первых, в мою армию поступил один солдат; во-вторых, противная мне армия потеряла одного солдата; в-третьих, один пруссак остается в кругу семьи, по-прежнему ведя хозяйство; в-четвертых, если солдата убили, по нему плачут на чужбине, а в Пруссии до него никому нет дела… Самое же лучшее, — добавлял король, — когда пруссак сидит дома и даже не знает, что Пруссия воюет!

Царствование свое Фридрих начал с войны за Силезию, которую безжалостно оторвал от Австрийской империи. Причину этой войны он объяснил «наличностью постоянно готовой к делу армии». По Фридриху выходило так: имей армию — и ты уже имеешь законный повод к войне. Правда, желание воевать король оправдывал еще «полнотою прусской казны и живостью своего характера».

Весь израненный в сражениях, рыцарски отважен, Фридрих никогда этим не кичился.

Король не верил в бога, напоказ бравируя своим атеизмом, король презирал религию и духовные распри, владевшие Европой. Он давал приют в Пруссии всем изгоям веры, которых инквизиция жестоко преследовала на родине…

— Пусть монахи побольше ссорятся, — говорил Фридрих. — Пруссии это выгодно; что католик, что еврей, что лютеранин — мне на это плевать, лишь бы они трудились… А где их расселить? Вот задача: нет войны, и нет новых земель. Но мы извернемся! Мы осушим болота — этим обретем новую страну внутри старой. Без крови! Без пушек! А дети поселенцев будут считать мою Пруссию уже своей отчизной.

Так он и делал. Пруссия молилась по-разному, весьма усердно. Лишь король позволял себе роскошь вообще не молиться. Ему был важен только доход-приход, обращенный на пользу армии. Фридриху удалось то, чего не удавалось никому: он посадил на землю даже бродячих цыган; они жили в колониях и пахали для него землю. А еврейские финансисты, верно служа Фридриху, обеспечивали устойчивость прусского талера… Угнетенные австрийцами чехи валом валили в Пруссию; прекрасные строители, они возводили на пустошах города и крепости, дамбы и плотины.

Никакой «чистоты немецкой расы» не существовало. Говорить о ней — все равно что спорить над дворняжкой, какой она породы: спаниель или фокстерьер. Фридрих II, получивший титул «Великого», собрал свою нацию из ошметков Европы, — это вавилонское скопление онемеченных славян, изгоев веры, бродяг и ремесленников и стало затем той Германией, на совести которой лежат две мировые бойни. А потомки тех евреев и цыган, которых расселял у себя Фридрих, были сожжены в крематориях Освенцима и Майданека наследниками агрессивной политики Фридриха!

Фридрих вернулся во дворец, уже зная, что делать сегодня.

Мокрый плащ волочился за ним по дубовым паркетам. Пинком ноги, бряцавшей шпорой, король распахнул двери в приемную. Толпа министров и генералов Пруссии вздернулась при его появлении — как жеребцы, опрокинувшие коновязь. Ни на кого не глядя, король отделался общим поклоном… Посередине — стул (для него). И он сел. Трость выкинул перед собой, тонкие пальцы музыканта обвили вытертый костяной набалдашник.

— Баран… здесь? — был первый вопрос короля. Втащили на веревке барана, и король запустил пальцы в его глубокую шерсть, почти чувственно, как в женские кружева:

— Ого! Вот это шерсть… Отличное будет сукно для мундиров. Отныне разводить в Пруссии именно испанскую породу. И не следует смеяться над блеянием глупого животного. По опыту жизни знаю, что один хороший баран полезнее худого гаулейтера…

Король выслушал рапорты из гарнизонов и доклады министров. Потом вперед выступил прибывший из Кенигсберга губернатор восточно-прусских земель Ганс фон Левальд, почтенный старец восьмидесяти двух лет.

— Стул фельдмаршалу! — велел король. Теперь сидели двое — король и фельдмаршал.

— Рассказывай, старина, — оживился Фридрих. Левальд рассказал, что в ливонских землях копятся русские войска, за Неманом размещены воинские магазины. Рубежи Пруссии неспокойны… Король взмахнул тростью, заговорил с пылом: