Валентин Пикуль - Избранные произведения. I том

Что ж, будить его не стоит. Он, видно, допоздна работал. «Но как он может жить в таком кавардаке?» Засучила рукава блузки и яростно, но без шума, чтобы не потревожить спящего, накинулась на грязь, окружавшую ее. Кот приоткрыл один глаз, сонно наблюдал. В его прищуре словно читалось коварное: «Валяй-валяй, старайся. Завтра мы с хозяином все переделаем на старый лад».

Она ушла. Деревянные мостки скрипели под ногами, ветер трепал перья на шляпе — не могла скрыть улыбки. А когда уже приближалась к дому своему, взлаяли вдалеке собаки — рыча, захлебываясь, стервенея. Она увидела, что вдогонку за нею несется взлохмаченный спросонья Вознесенский с жердиной в руках. Запыхавшийся, счастливый и чуточку диковатый, он нагнал ее.

— Это… вы? — спросил тихо.

— Не понимаю.

— По опыту знаю, что пыль сама по себе не исчезает, а кастрюли не сверкают… Это, конечно, вы!

И, взяв ее за руку, привел обратно. Растерянно хватал ведра, гремел ухватом, шарил по полкам. Потом замер и блаженно возвел глаза к потолку.

— Боже! — поразилась она. — Какое у вас глупое сейчас лицо!

— Возможно. Но я вспоминаю… У меня было нечто вкусное. И не знаю, куда оно делось… Может, я давно съел? Не помню.

Он стал Ломать на колене сухие палки, обкладывая ими чугунок в печи. Бегал на двор — рвал крапиву.

— Послушайте, что вы там затеваете?

— Как что? Я не отпущу вас без обеда.

— А что у вас сегодня на обед?

— Откуда я знаю? Вот сварится — тогда увидим.

— То есть как это — увидим?

— А так и увидим. У меня всю жизнь существовали только два удивительных блюда. Одно — жидкое, другое — густое… Какое из них вы желаете сегодня получить?

И когда ужасный обед был готов, госпожа Эльяшева в страхе божием за свою жизнь робко поднесла ко рту первую ложку.

— Ну как? — спросил он, весь сгорая от любопытства.

— Странно, но действительно получилось.

— А что я вам говорил?..

Она очень внимательно посмотрела на него и вдруг поняла: да, этот человек дорог ей… Вознесенский просил:

— Вы сейчас что-то подумали обо мне… Что?

— Совсем нет! — ответила она. — Где у вас соль?

— Вот соль. Но я хочу знать, что вы подумали обо мне…

Леса горели вокруг, подступая к городу, солнце тонуло в багровом дыму, короткие дожди не смогли прибить огня. Стаи белок, задрав хвосты, косяками переплывали реку, спасаясь от пламени. У собак все морды были в шерсти и беличьей крови. Потом из бурелома целую ночь ревел медведь. Пинежские мужики пошли на него с рогатинами, но медведь уже сдох, и вместо лап были у него обгорелые культяпки…

А скоро через город потянулись и первые беженцы-нищие, стронутые неурожаем и голодом. Тащились они в одиночку и семьями. Мужики были в лыковых ступанцах, а бабы в веревочных «шептунах» на босу ногу. Стояли под окнами, прося милостыню, потом шли далее. На спинах у всех примостились жалкие «саватейки», куда они подаяние доброхотное складывали.

В один из таких дней, кашляя от едкого дыма, Никита вернулся от Липочки Аккуратовой и застал Екатерину Ивановну на кухне, где она слушала рассказ странника. Лохматый старец, часто крестясь на иконы, хлебал чаек и говорил плачуще:

— Сторона-то наша задвённая. Да и люди мы просты, не едим пряников писаных. Вот шел я с Мезени, так страсть как обеднял народец. У иных-то нужда такова, что собаки им ложки моют, сами спят на кулаке, а ихние-то щи — хоть кнутом хлещи: пузыря не вскочит. В эту годину неласкову службу божию на ржаных просфорах справлять стали, ан и те-то из невеяной муки слепляют. Добро бы — из муки, а то и коры туда натолкут…

А потом, когда нищий убрался, госпожа Эльяшева пригласила ссыльного к чаю вечернему — на своей половине. И были тут, на столе купчихи, икра уральская, мед сарапульский, рыжики каргопольские, груздочки ярославские, виноград астраханский, пряники тульские, миноги балтийские…

— Удивительно богата страна, в которой мы живем, — сказала женщина и задумалась. — Просто сказочная страна!

А под окнами кто-то долго мычал — в тоске безнадежной:

— Христа, спасителя нашего ради… Нам бы тока хлибушка, а сольца-то у нас своя имеется…

Богат Тыко! Ох и богат — с двумя бабами живет, каждый день губы оленьи ест. Он даже кота, говорят, в Пустозерске выменял у купцов русских за тридцать оленей.

Чай-то он не из котла, как другие, а из русского самовара пьет. Даже шаман такой роскоши не имеет. Инькам (женам своим, лакомкам) Тыко недавно подарил масла топленого. Когда вытопчет стадо ягель, гонит Тыко олешков дальше — тогда вздрогнет земля, и под ударами оленьих копыт тысячами гибнут желтобрюхие мыши…

Пора! Пора уже гнать стадо за Камень — к морю, чтобы соленый ветер отбил мошкару. Иначе затоскуют олешки, забегут, спасаясь от гнуса, по самые уши в ледяные озера, перестанут кормить себя и падут к осени. А шкуры их будут в дырках, будто картечью пробитые, прожранные насквозь верткими, как буравы, личинками оводов…

Пора, пора ломать чумы! Тыко уже и нарты подновил на семи копыльях, семь раз плюнул на ветер, и мешок с «круглой русской едой» (с баранками, что дал ему на обмен Стесняев) он семью узлами перевязал.

А перед самым отъездом подрались его иньки — старая и молодая. Старая охотника родила, а молодая не могла народить. Посмотрела молодуха, как баба обмывает настоем грибов и гнилушек своего сына, которого назвали Ваталя (что значит Лишний), и от зависти лютой вцепилась в волосы старой жены Тыковой.

Долго возились иньки по тесному чуму, визжали от боли и выли. Затоптали ногами костер, стало в чуме темно и дымно. В углу своем закашлялась слепая Тыкова бабушка. Тогда залаяли собаки, чуя непорядок нутром своим, и пришел Тыко. И стал он бить глупых жен, а бабушка ему помогала. И выволок он инек из чума, посадил рядком в мох, плачущих. Кусок горящего сала взял, обкурил драчливых вонючей копотью, чтобы грех из них вышел, и сказал бабам-лакомкам сердито, как повелитель:

— Ломай чумы… ехать к Большой Воде надо.

Сломали. Увязали скарб. И поехали через тундру, сверкая самоваром. Выл в мешке кот, проданный на погибель безжалостными русскими купцами… Ехали, ехали, ехали. Долго ехали.

Хоркали быки, впряженные в аргиш. Пролетали над тайболой гуси. Под вечер в болотистом чернолесье жалобно, как дети, плакали белые полярные совы. У редких самоедских могил, поднятых на шестах и увешанных бубенцами, что звенели на ветру, отпугивая злых духов, часто топтались на задних лапах медведи: им, косолапым, эта музыка нравилась, они любили слушать ее…

Ох, и дальний же путь за Камень! В низинах еще снега рыхлые, прыгают нарты с холма на холм, шипят под полозьями пушистые кочки А по горам, припав к земле животами, лежат мохнатые волки. Тянут они по ветру острые морды, долго бегут за стадами богатого Тыко, и пугливые матки-хапторки начинают бодать своих сосунков-пыжиков, чтобы не отставали от старших…