Валентин Пикуль - Избранные произведения. I том

— Благодарю, — откланялся Артеньев.

— Поспешите, юноша! Жизнь столь скоротечна, ее сладкие мгновения считанны. Пейте до дна веселия чашу, пока старость еще не охладила ваших членов…

Сразу видно, что это старый петербуржец!

Как будто кто-то шаловливый передвинул стрелки времени — назад, через годы войны, через дни потрясений и убийств…

— Как же дальше? Я забыл. Все забыл… Нет, помню:

Он осмотрелся. На гноище старого мира Петербург сохранил красоту женщин. Не женщины — королевы плыли перед ним, зажмурив глаза, в сиянии бриллиантов, в искрометных мехах. Это не его королевы. Он смотрел на них вполприщура, как глядят на чужую пищу, чтобы не оскорбить аппетита людей, поглощавших ее!

Моя королева далеко… в Либаве. А ведь я там был счастлив. Почему в жизни всегда так: прожитый день, обыденный и серый, по прошествии времени вдруг обретает яркую красочность?

Он опьянел. Одинокий, он разговаривал сам с собой. Иногда это очень полезно — поговорить с самим собой. Вслух, как идиот… Мимо него протиснулся коренастый господин в штатском, которого Артеньев узнал сразу. Это был тот самый полковник-хам из разведки, который два года назад сказал ему, что он, Артеньев, стал мешать . Рядом с ним, вся в нежных муслиновых шелках, храня на губах ангельскую улыбку, прошла мимо его королева…

Артеньев резко встал. Артеньев резко сел.

— Любезный, — подозвал он официанта, — мне чрезвычайно нравится эта дама. Рядом с нею какой-то… муж, что ли? Передай эту записку даме. Незаметно, чтобы только ей, только ей…

Клара что-то ела. Что-то пила. Далекая. Недостижимая.

Официант вскоре вернулся, принеся карточку вин.

— Сейчас открыли марсалу. Удостоверьтесь на третьей странице.

На третьей странице — почерком Клары:

«Не вздумай подходить. Ты будешь мешать. Завтра к шести. Каменноостровский. Большая аллея, 14. Не надо раньше.

Целую. К.»

Он допил вино и покинул ресторан.

— Эй, извозчик! Вези меня в каюту… закрыться!

На следующий день поехал на Каменный остров. Особняк был отстроен в стиле модерн, с узкими софитами окон. Двери открыла горничная. Молча, сунув руки под фартук, проводила на второй этаж. От большого камина в нижнем холле истекало приятное тепло. Пушистый ковер устилал пологую винтовую лестницу.

— Здесь, — сказала горничная и удалилась, не любопытная.

Клара сидела на полу. Учила пить молоко с блюдца маленьких котят, у которых мелко тряслись тощие хвостики. Не спеша женщина поднялась с ковра, прошла к креслу и села.

— Проходи… Сегодня я выступаю в несколько иной роли. Уже не кельнерша, как ты видишь, а богатая дама.

— Отчего ты здесь, в столице? И почему ты стала богата?

— Я получила большое наследство. Чтобы пресечь, дорогой, твои неизбежные вопросы, сразу же сообщаю, что это наследство в корне изменило всю мою жизнь. Впрочем, хуже я не стала…

— Как дочь? Она здорова?

— У меня нет никакой дочери.

— Не понимаю. А разве в Либаве…

— Какая дочь? Разве ты видел у меня дочь?

Артеньев пожал плечами. Спорить не стал. Он, действительно, слышал о дочери Клары, но никогда не видел девочки.

— Скажи, тебе понравился мой особняк?

— Вот уж никак не думал, что он твой.

— Я его купила. По случаю. А сейчас покупаю имение.

— По какой губернии? — вежливо спросил Артеньев.

— По Виленской. Здесь живет одна графская семья поляков-беженцев. Они дали в газете объявление… Я решила взять!

— Там, в Виленской, немцы, — сказал Артеньев.

— Не вечно же они там будут. Меня немцами не испугаешь. Садись. Хочешь, я покажу тебе зимний сад? Мы поужинаем в саду…

Она ловко подхватила с полу котенка, нежно его лаская.

— Клара, ты — шпионка!

— Какое милое создание, — забавлялась Клара с котенком.

— Клара, ты разве не слышала, что я тебе сказал?

— Слышала. А разве это дурная профессия?

Сергей Николаевич был поражен, что она согласилась с ним и даже не стала допытываться —. как он это установил. На самом же деле он проанализировал связь между событиями и сегодня утром окончательно уверился в этом…

— Ты разве уходишь? — спросила Клара, отшвырнув котенка.

— Я, моя милая, человек военный. Привык иметь дело с врагом лицом к лицу с ним, и… Прости, но я считаю, что шпионаж — это дело нечистое. Я ухожу не от Клары Изельгоф, я покидаю женщину, имени которой не знаю.

— Значит, я грязная? — спросила Клара, приближаясь.

Удар пощечины ослепил его, как вспышка магния.

— Получи ты, чистый воин! — сказала женщина. — Вы, — с презрением заговорила она, — вы хвастаетесь, если вам удается добиться накрытия. Три процента попаданий — об этом вы болтаете, как о подвиге. А теперь посмотри на меня. Я, слабая женщина, в одну ночь могу послать на грунт эскадру кораблей… А вы так можете? — спросила Клара на высоком крике. — Нет, так никто не может… Только я могу, я… грязная тварь!

Она вернулась в кресло и произнесла спокойно:

— А теперь ты сядь. И больше не дури.

Сергей Николаевич покорился, говоря:

— Но могу ли я верить, что ты сохранила себя в чистоте и святости за это время нашей горькой разлуки?

Неожиданно Клара бурно разрыдалась:

— Клянусь богом, сейчас я чище, чем когда-либо…

Артеньеву вдруг стало безумно жаль ее:

— Клара, я осатанел за последнее время. Я устал. Прости меня, Клара, я сам понимаю, что спросил глупость. Не мне тиранить тебя. Но, если ты хочешь, чтобы я чувствовал себя свободным, поедем ко мне…

— Тебе здесь не нравится?

— Пойми меня правильно и не обижайся: я верю, что ты купила этот особняк, он твой, но ты в нем какая-то не моя…

И была у них ночь в пустой квартире, где в тишине потрескивал паркет. Было очень холодно, Клара с ужасом забралась под ледяное одеяло, и среди ночи Артеньев не раз вставал, чтобы подбросить дров в печки. Красные отсветы бродили по комнатам…

— Я тебя все время бужу? — извинялся он.

— Ой, что ты! Буди. Мне нравится, когда печки топят дровами. А в Либаве, знаешь, торф или уголь… так надоело!

Он приник к ее уху и спросил тихо:

— Скажи, Клара… как тебя зовут?

— Называй как угодно. Все равно ошибешься…

Утром промерзлая квартира наполнилась уютным теплом. Когда человеку за тридцать, ему необходимо жениться, и Артеньев испытал огромное удовлетворение от того, что квартира не пуста, на его кровати сидит прелестная полураздетая женщина, закручивает волосы на затылке и роняет шпильки на пол… Он спросил ее: