Валентин Пикуль - Избранные произведения. I том

— Так что?

— Я заменил командира.

— А где прапорщик Родионов?

— Сбежал. Тут психи собрались. Водку пьют…

Артеньев бросил трубку. Последние пять залпов были замечательны, и они радовали сердце артиллериста, как сложный пассаж на скрипке, совершенства которого пять лет добивался маэстро. Головной корабль Сушона задымил и, давая промах за промахом, стал отворачивать на вест. В носу дредноута забушевал огонь. Артеньев… заплакал!

Чья-то рука легла ему сзади на плечо:

— Это я… матрос Кулай. Что вы плачете, старлейт?

— Я устал ждать боя. Я дождался боя. Бой начался, и они уходят опять… Значит, опять ждать! Что сейчас на батарее?

— Митинг.

— Нашли время! Возьму оружие и разгоню всех.

— Не надо, — отсоветовал Кулай. — Вас могут разодрать за ноги, и никакой комиссар уже не спасет…

На щите расблока Артеньев подключил себя к бараку мастерских, где уже привыкли много болтать и мало делать.

— Але, — ответили ему. — Чего надо?

— Положи трубку и не вешай ее… Понял?

Через трубку телефона он слышал противный голос:

— Мы тут погибаем не пойми за што, а наш командир… видели вы его, товарищи? Он же пьяный в доску, лыка не вяжет. Сейчас в посту матроса избил. Барабанную перепонку ему высвистнул за здорово живешь. Какой вывод сделаем, товарищи?..

Артеньеву стало тошно, и тут он вспомнил Кнюпфера с бутылкой соблазнительного коньяку. «Нет ли связи между каперангом и этим оратором?» Писарь Цереля шепнул ему на ушко, как слова любви:

— Сейчас вам мерзость устроят. Спасайтесь, пока не поздно…

Вокруг поста собралась галдящая орава батарейцев.

— Именем революции… дыхните! — требовали они.

Чего только не делалось во имя революции. Процедура весьма унизительная, но Артеньеву пришлось пройти через нее.

— Нюхайте, — говорил он с бранью. — Нюхайте, провокаторы!

Толпа паникеров была неприятно разочарована.

— На ногах держится…

— Не валится.

— Может, зажевал?

— Сен-сен такой есть.

— Или чаю. Тоже дух отшибает…

Издалека с маузером в руке подходил Скалкин:

— В чем дело? А ну разойдись. Иначе я вас нюхать стану!

Много позже, униженный и несчастный, когда его начнут пытать и насиловать волю, когда в штабе Либавы его станут бить палкой по голове, когда адмирал Сушон пожелает лично увидеть Артеньева и будет кричать на него, хамски выпуская в лицо старлейту дым стамбульской пахитосы, — вот тогда Сергей Николаевич уяснит для себя главное: жизнь не была прожита напрасно — он достиг попадания в башню флагманского дредноута. Этот взрыв сорвал прохождение IV эскадры флота открытого моря, Сушон не прошел в тот день через Ирбены, и русская эскадра в Моонзунде не была разгромлена с той стороны, с какой нападения врага пока не ожидали…

Брест-Литовский мир, подписанный Лениным, вернет Артеньеву свободу и землю отечества под ногами, но душевный надлом трагедии Цереля останется не выправлен на всю жизнь, и Сергей Николаевич обратится к теням прошлого — к миниатюрам… Ах эти миниатюры! Вся жизнь превратится в сплошную миниатюру. Старый, сгорбленный человек, с большою линзой в руках, будет обходить на Невском комиссионные магазины и антиквариаты, чтобы не купить (нет, на это нужны деньги!), а только любоваться сиянием и воздушной прелестью людей, живших задолго до него и даже не знавших, что в России существует такой Моонзунд…

…Одно попадание! А как оно много значило для всего Моонзунда. Ради этого стоило жить и мучиться.

«Припять» (имея на борту груз в 60 мин) качалась на рейде Куйваста, и выборный командир ее, лейтенант Медведев-2, еще переживал события вчерашней ночи. Как несправедливо иногда оборачивается судьба! Он, с чистым сердцем признавший революцию, он, которого сама же команда выбрала на высокий пост, и вот он сейчас глубоко оскорблен вчерашним отказом команды ставить мины в Соэлозунде…

В дверь каюты командира кто-то робчайше постучал.

— Входите, — сказал Медведев-2.

Вошел предсудкома «Припять» (левый эсер).

— Ну что? — спросил, садясь без разрешения. — Все еще переживаете? А вы плюньте.

— Знаешь, голуба моя, я рожи твоей видеть не могу.

— Напрасно. В общем, так: пошли мины ставить…

— Что-о-о?

— Пошли и поставим. Все шестьдесят!

И тогда лейтенант Медведев-2 встал. Он раздраил винты «барашков» на иллюминаторе, откинул толстое и выпуклое стекло. Каюта сразу наполнилась шумом тоскливого балтийского дождя. Дождь ликовал, выплясывая на палубе минного заградителя хорошую чечетку. И вот под этот шум дождя лейтенант Медведев-2 начал мстить. Это был с его стороны справедливый акт мщения. Прямо в лицо предсудкома он говорил, что его надо бы расстрелять…

— Ты слышишь? — спросил он, тоже ликуя. — Идет дождь, как и вчера. А мины ведь скользкие… товар опасный. Может, ты не знаешь, что такое мины тип «08(15)»? Вспомни, как было в Ирбенах, когда их ставили… Ты просто трус!

Предсудкома слопал все, что ему было выдано.

— Ладно! — сказал он, поднимаясь. — Плевать на дождь, пошли мины ставить. Команда осознала свою ошибку перед революцией. Давай на мостик… веди нас!

«Припять» пошла и вывалила за борт все шестьдесят штук. Соэлозунд был огражден, и на время спасена судьба плеса. Но если бы они были такими молодцами вчера, то не было бы сегодня неравной битвы эсминцев на Кассарах, не погиб бы и славный «Гром»… Может быть, иначе бы сложилась вся судьба Моонзунда!

Революционная свобода, конечно, вещь приятная. Но нельзя, чтобы свобода оборачивалась анархией. Идет жестокая битва, и такая тема, как «хотим — не хотим!» — этой теме уже не место на корабельных митингах…

Итак, с «Припятью» покончено: с опозданием на сутки, но она свое дело сделала. Революция бывает иногда непростительно великодушна — она простила и «Припять». Но она не простила других.

И в первую очередь — Церель!

Когда «Гром» был еще жив, а «Победитель» увлекал за собой в героические атаки XI дивизион, когда пушки с палуб эсминцев вылетали за борт, как отгоревшие спички, — именно в это время миноносец «Амурец» конвоировал через плес транспорта «Буки» и «Вассиан», идущие от Гапсаля с «батальоном смерти Балтики».

Большевистский Центробалт создал его в Ревеле, и давай, читатель, не будем пугаться этих мрачных словесных сочетаний. Батальон назвал себя «батальоном смерти», потому, что такова была мода времени, и добровольцы шли на смерть не ради красного словца.

— Да, мы смертники, — говорили они спокойно, без надрывного пафоса. — Мы погибнем за революцию, мы умрем здесь все и знаем это, но мы прикроем флот, спасем честь России…

«Буки» и «Вассиан» дошли до Моона, когда судьба Орисарской дамбы висела на волоске. Ее брали немцы, а матросы с линкоров опять ее у немца отнимали. Днем дамбу обстреливали набегающие с моря через Малый Зунд германские миноносцы… Тяжело!