Валентин Пикуль - Избранные произведения. I том

«Ну, здесь не до меня», — решил Гриша Карпенко и пошел обратно в каземат, спотыкаясь об осколки. Вторая башня лейтенанта Иванова еще сражалась. Упругий ветер толкал лейтенанта в спину, идти было приятно и дышалось ветром легко… Он свалился посреди осколков с блаженной улыбкой на губах.

Бой продолжался. Уже третий час.

Бахирев с мостика «Баяна» видел все. Конечно, еще одно попадание в «Славу», и начнется агония линкора. Цусимы не получилось: русские корабли выстояли. Мало того, два дряхлых линейщика еще как следует намяли немцам бока…

«Баян» дал радио по всем кораблям: отойти!

Трепетные флаги бились на мачтах крейсера:

МОРСКИЕ СИЛЫ РИЖСКОГО ЗАЛИВА, ОТОЙТИ.

Немецкие дредноуты перенесли весь огонь на флагман.

Издалека они накрывали его, бросая в «Баяна» сначала по три, а потом залпируя по пять снарядов главных калибров. Искушение выскочить из «вилок» было слишком велико. Но… нельзя уходить крейсеру. Сначала пусть пройдут линкоры. «Гражданин», додымливая остатками пожара, медленно втягивал свое тело в коридор канала. За ним тащилась «Слава», осев в море глубоко ниже ватерлинии, и сердца баянцев щемило при виде ее бортов в черных ожогах и пробоинах.

— Прошли, — сказал Бахирев. — Теперь можем и мы…

Тимирев едва успел поставить крейсер на 15 узлов, как под мостик «Баяну», разорвав с десяток шпангоутов, врезался вражеский снаряд. Яркое пламя вспыхнуло в носу крейсера — начинался пожар. На мостик флагмана дунуло шквалом огня. Вахта закрывалась руками. Лица сигнальщиков и рулевых потрескались от жара. Мертвых они оставили в огне, не удалось спасти и всех раненых. Над головами людей сами по себе в пепел рассыпались флаги…

Тимирев доложил Бахиреву:

— Огонь уже возле погребов. В худшем случае — сейчас полетим на воздуси. Самый лучший вариант — спечемся, как яйца в печке.

— Затопите погреба через спринклеры, — сказал адмирал.

Погреба затопили, чтобы спасти крейсер от взрыва.

«Баян» осел в воду носом на целых 26 футов, и тогда распахнулась дверь штурманской рубки. Закрываясь локтями от нестерпимого жара, появился на мостике баянский штурман Ухов.

— Мудрецы! — крикнул он. — Одним поворотом на спринклеры вы сами, своими руками погубили наш славный крейсер…

— Костя, — сказал Тимирев, — что ты говоришь?

— Соображать надо, черт побери… Вы посадили «Баян» на двадцать шесть футов, а глубина в Моонзунде лишь на полфута больше…

Полфута — это 15 сантиметров. Но ведь дно канала — не гладкая доска. А если там есть возвышения? Если ковши землечерпалок не догребли грунт до нормы? Если схалтурили? Что тогда?

— Выхода нет, — ответил Бахирев. — Не взрываться же нам было! В конце концов, поползем на брюхе…

Слева по борту — Моон, справа — остров Вердер.

Прямо по курсу — канал, и виден вдалеке Шильдау.

Огонь противника ослабевал в частых недолетах, германские дредноуты отворачивали прочь от рейда Куйваста.

Три русских корабля, не побежденные эскадрой, вышли на створ канала…

Под килем «Баяна» оставалось полфута воды.

А под килем «Славы» уже ничего не оставалось.

— А что с этим мальчишкой? — спросил комиссар Тупиков. — Почему он молчит?.. Ну-ка, слазайте кто-нибудь.

— Я полезу, — сказал Городничий и шагнул к мачте.

Когда человеку за сорок, романтика высоты ему уже ни к чему (он уже отвосторгался, уже отликовал). Городничий лез по скобам, стараясь не смотреть вниз. Рядом с ним поднимались к небу струи дыма. Самые последние скобы трапа чуть не вывернулись из рук старшины. Отчего они скользкие? В крови…

Яркими брызгами кровь орошала брезентовый обвод марса.

Городничий спустился обратно на мостик.

— Андрюшка, мне его не снять, — доложил он комиссару, подавленный. — Мальчишка еще живой… ты бы видел, что с ним… Лапу начисто оторвало. Весь в крови… Отмахался, бедняга, флажками!

— Надо снять, — жестко приказал Тупиков.

— Как снять?

— Не знаю. Но снять надо.

Из рубки донесся глуховатый голос каперанга Антонова:

— Сжигайте документы. Уже спешат миноносцы…

— Слышал? — спросил комиссар старшину. — Сейчас начнут нашу бражку снимать миноносцы. Мертвых оставляем на «Славе». Но всех раненых берем… Взять юнгу с фор-марса!

Городничий в растерянности обратился к вахте своей:

— Хорошо быть собакой: она берет щенка в зубы…

Растолкав всех товарищей, сигнальщик Балясин шагнул к скобам трапа, уводящего под небеса.

— Куда ты? — пытались удержать его. — Хоть веревку возьми.

— Не надо. Буду снимать пацана.

— Как?

— Как собака, — ответил Балясин…

Длинным стеблем росла перед ним фок-мачта, а на самом верху ее — красным цветком колебался фор-марс «Славы».

«Баян» вошел в канал и сразу погрузил свои винты прямо в вязкое тесто грунтовых илов. Вот оно — началось!

Сколько было на крейсере глаз — все на штурмана.

Сколько было сердец — все обратились к нему. Константин Сергеевич Ухов [159]взялся за невозможное. «Баян» не плыл — «Баян» переползал днищем через канал.

Одна ничтожная ошибка — и наступит конец…

— Лево, — говорит Ухов на руль, и никто на крейсере не осмелился бы его поправить. — Чуть-чуть лево… Право клади!

Рулевой старшина Попелюшко двигал штурвал с такой осторожностью, с какой химики передвигают реторты с гремучей ртутью. Семь лет человек отстоял за рулем крейсера, и стал не рулевым, а… ювелиром! Читатель, подумай сам: ведь «Баян» трещал в огне, весь закутанный дымом, Попелюшко вел крейсер через канал и не видел канала. Вслепую вел крейсер и штурман Ухов…

— Молодец, — сказал Ухов рулевому. — Держи пока прямо.

«Баян» словно катился по незримым рельсам высокого мастерства. Винты крейсера работали, как мешалки в квашне с жидким тестом. Упорство машин вращало их в бурой жидкости грунта, — и крейсер медленно, но упрямо полз, полз, полз…

К жизни! В Балтику! В революцию!

Однажды сели.

— Кажется, прочно…

И сколько было людей на палубе, все свесились за борт.

Корма «Баяна» отбрасывала назад каскады взбаламученной грязи. В дыму неистово содрогался горячий от огня корпус крейсера. За борт швырнули спасательный круг, и он долго стоял на одном месте. Потом вдруг его понесло назад.

— Взяли! — раздались крики. — Ура нашему штурману… Канал уже кончался. «Баян» был спасен.

— «Славы» же нам не спасти, — сказал Бахирев и позвал сигнального старшину: — Передай отмашкою на Антонова: сесть на грунт в канале и взорваться!

Корабли — как и люди. Рождением своим приносят радость и поселяют в сердце печаль своей гибелью. Редко они доживают свой век на почетном приколе гаваней, словно на заслуженной пенсии, — чаще их поглощает огонь или пучина.