Валентин Пикуль - Избранные произведения. I том

— Иех, попа-а-аримся в честь открытия второго фронта! — говорил он. — А ну, поддай-ка еще! — попросил он Рябинина.

— Смотри, не высидишь. Убежишь! — проговорил Прохор Николаевич, настроенный благодушно.

— Высижу. Ты только плесни, мамочка!

Рябинин выплеснул воду в печь. Из отдушины к потолку ринулся удушливый пар. Несколько матросов, лежавших на верхних полках, рассмеялись:

— Давай еще, не разбирает что-то!

И еще две шайки воды обрушились на раскаленные камни. Кто-то не выдержал и сполз вниз, потом — второй, за ним — и третий.

А смуглый матрос остался, по-прежнему нахлестывая себя прутьями.

— Жарь, жарь! — надрывался он. — Мы из Одессы, мы жаркого не боимся…

Наконец не вытерпел и он, но спустился вниз всего лишь на две ступеньки — дальше не позволяла черноморская гордость.

— Ты что, издеваешься? — спокойно спросил он. — Ты знаешь, кто я такой?

— Нет, не знаю.

— Видали, он меня не знает!.. Да я Жора Мурмылов, потомственный рулевой-парусник, мне в Одессе каждая собака еще издали лапу подавала… А ты кто такой!.. Фффррр!.. Наверное, вестовой… Вон шкура-то на тебе какая белая!..

Он кивнул товарищам, и те, подхватив Рябинина, поволокли его на верхний полок, в самую жарынь.

— Он нас, и мы его!

Сейчас бы встать да крикнуть: «Отставить!» — но было уже поздно. Прохор Николаевич лежал на горячих досках, и проклятый голик одессита — на этот раз настоящий голик, без единого листика! — гулял по его спине.

Наконец матросы оставили его и спустились вниз.

— Эх, закурить бы! — сказал один.

— Нельзя. Боцман не велел.

— Пустяки! — разошелся Мурмылов. — Кто нас здесь увидит! А ты давай не смейся! — толкнул он Рябинина в бок. — Иди, Николенька, принеси-ка махрятину.

— Постой! — остановил матроса Прохор Николаевич, улыбаясь. — Открой тридцать первый номер. Там у меня папиросы лежат в кармане.

— Люблю с вестовыми дружбу водить, — сказал Жора.

Но прошло несколько минут, а Николенька не приходил.

— А ну, Балтика, жми ему в кильватер, что он там, заснул?..

Но и второй матрос-балтиец не вернулся. Отчаянно ругаясь, отправился сам взбешенный Мурмылов и тоже исчез. Тогда вышел в раздевалку Рябинин. Все трое стояли перед раскрытым шкафчиком, тараща глаза на офицерский китель.

— Что же вы не курите? — Рябинин открыл коробку папирос.

— П-п-простите, товарищ капитан-лейтенант, — пробормотал одессит.

— А за что мне на вас сердиться? Я хоть и не особо-то веселый человек, но зато веселых людей люблю. Только я не вестовой. Вот поплаваешь здесь — и с тебя загар слезет… Ну, ладно, пошутили и — амба! Закуривайте!..

— Большое спасибо, товарищ капитан-лейтенант, только у нас махорочка где-то…

— То махрятина, то махорочка, так сказать, в зависимости от обстоятельств. Вот уж это я не люблю, — искренне рассердился Рябинин, и три руки разом потянулись к коробке.

Знакомство с членами новой команды состоялось. «И неплохо, кажется, черт возьми!» — улыбаясь, думал Прохор Николаевич.

Быстро одевшись, он вышел на улицу. Из бани со свертками белья уже выбегали матросы. Поглядывая в сторону офицера, они покуривали, весело болтая о всяких матросских разностях. Наконец из бани, семеня на коротких ножках, выкатился бородатый боцман с погонами мичмана на плечах.

— Ста-анови-и-ись!

Матросы, затаптывая цигарки, построились в колонну.

— Вы боцман команды 38-С? — спросил у него Рябинин.

— Так точно. Мичман Слыщенко.

— Будем знакомы, — сказал Прохор Николаевич. — Я назначен командиром.

— Очень рад, — ответил мичман, хитро отводя глаза в сторону. — Так сказать, с легким паром!

Они пожали друг другу руки. Рябинин ощутил шершавую от мозолей ладонь мичмана и привычно смекнул, что боцман, наверно, работяга.

— Ну, добро! Ведите команду.

— Есть вести команду! — зычно отозвался боцман и, расправив плечи, лихо щелкнул каблуками. И сразу как будто бы и стройнее он стал, а живот куда-то убрался, не стало живота, да и только!

— Идти штоб с песнями, — предупредил боцман. — Ша-аагом марш!..

И матросы прямо с ходу, с первого же шага грянули песню, точно уже заранее знали, что их ждет впереди:

Сам собой напрашивался молодецкий посвист, и Мурмылов свистел, оглушительно и резко, засунув в рот два розовых после бани пальца.

Так и шли с песнями по городу, мерно покачиваясь в такт шага плотной голубой волной свежевыстиранных воротников и тельняшек. И казалось, это само море выплеснулось на берег, широко и плавно течет по улицам.

Но по мере того как строй уходил все дальше и дальше от города, в рядах матросов появилось беспокойство. Люди оглядывались по сторонам, выискивая глазами среди мелких суденышек хоть одну мачту с военно-морским флагом, но в заливе раскачивались на волнах только мотоботы, карбасы да ёлы.

Перешли через реку Ниву, в которой бродили по мелководью мальчишки в поисках раковин-перловиц с небогатым карельским жемчугом. На берегу живописной Чупа-губы работали звонкие бондарные мастерские, сшивающие бочонки под мурманскую сельдь; рыбачки в выцветших на ветру и солнце сарафанах чинили сети, распевая протяжные поморские «старины», а матросы все шли и шли…

И наконец отряд спустился к маленькой бухте, где, приткнутая к отмели, стояла красавица трехмачтовая шхуна. Рябинин остановил отряд у самой воды, и тут все увидели, что на борту шхуны золотыми буквами выведено: «Шкипер Сорокоумов». Черноморцам это имя ничего не говорило, и славное название корабля не произвело на них никакого впечатления, но Прохор Николаевич слегка нахмурился, — как показалось другим, от яркого солнца.

Он вышел перед строем и сказал:

— Товарищи! На этом корабле будем служить. Уверен, служба будет поставлена так, что ею будем довольны и мы сами, и наше командование. Верно я говорю, матросы?

И дружно качнулась в ответ голубая волна:

— Верно-о-а!..

Вечером на корабль прибыли штурман Аркадий Малявко, недавно переведенный из запаса на действительную службу и получивший первое офицерское звание младшего лейтенанта, и четверо сыновей Антипа Денисовича Сорокоумова, уже переодетых в военную форму.

В субботу, уволившись на берег, юноша решил навестить стариха Хлебосолова. Навигационный смотритель жил в южном конце Шанхай-города, и Сережка, боясь опоздать на катер, торопился. Его подстегивал еще и холодный ветер, дувший с океана; правда, молодой боцман не показывал виду, что мерзнет, но все-таки поеживался в своем коротком бушлатике.