Валентин Пикуль - Избранные произведения. I том

— Лапсенхойтайя, — плача, выговаривал он, — моя добрая старая лапсенхойтайя… Ты любишь меня, да?.. Ты помнила обо мне, да?.. — И он целовал ее лицо, мокрое и соленое от слез, копившихся в глубоких морщинах.

Притихший и грустный от всего хорошего, что напомнило ему детство, подходил он к своему родовому дому. Надеялся застать отца в постели, умирающим и жалким, но барон, бодро опираясь на суковатую палку, расхаживал по загону питомника черно-бурых лисиц, играл с маленькими пушистыми лисенятами.

— Вот бы здесь, в питомнике, и закопать, — шепнул капрал, распрягая лошадей. — Никто не догадается…

— А-а-а, Рикко! — воскликнул барон, стряхивая лисенят, вцепившихся ему в штаны. — Вот не ожидал… Ну, здравствуй, мой soturi… [23] Вояка (иронич.). А где же Виипури, где Сортавала?.. Я думал, что мой сын давно в Пиетари разгуливает по Невскому проспекту с румяными русскими нэйти!..

— Брось шутить, isa! — сурово сказал лейтенант. — Война еще не кончилась…

— Кончилась, — засмеялся барон, двигая седыми бровями, под которыми голубели молодые глаза. — Ты не был в Хельсинки и не видел, что творилось там, когда пала Viipurin linna… Кончилась, и слава Богу, что кончилась, — упрямо повторил он, поднимаясь на дубовое резное крыльцо.

Хорошо отдохнув после дороги и велев управляющему как следует протопить баню (он собирался попариться перед отъездом), Рикко Суттинен поднялся наверх — к своему отцу. Барон сидел за столом в застекленной веранде и, попивая крепкий тодди, считал на счетах.

— Тебе нельзя пить тодди, — сказал ему сын, — ты сам знаешь, какое у тебя здоровье.

— Если послушать врачей… Семь тысяч триста восемь… То в этом мире… обожди, плюс четыреста сорок… Можно пить только простоквашу… Вот! — закончил барон считать. — Требуется два годовых дохода с «Вяррио», чтобы окупить вырубленный немцами лес на Китинен-йокки…

Закуривая сигарету и выпуская струю дыма на мотылька, бившегося о толстое стекло лампы, молодой барон сказал:

— У меня к тебе просьба, isa. Передай управляющему, чтобы всех лисиц загнали до утра в будки.

— Что ты хочешь делать в коррале?

— Я тебе всегда доверял, isa, и доверяю сейчас… Война потому и не кончилась, что не может кончиться с приходом русских. Мне надо запрятать оружие. Оно пригодится нам для партизанской борьбы…

— Я сейчас спущу тебе штаны, сяду тебе на голову и… Вон! — вдруг крикнул старый Суттинен, запуская в сына счетами. — Довольно наша Суоми настрадалась от бахвальства таких сопляков, как ты!..

Лейтенант отскочил к двери, и старинные счеты, ударившись о косяк, разлетелись костяшками, которые вдруг весело закружились по комнате.

— Ты ошибаешься, isa, — как можно спокойнее сказал он отцу. — На этот раз за моей спиной стоят высокопоставленные лица из самого «Палацци мармори» на Кайво-пуйсто в Хельсинки… Ты напрасно так… Совсем напрасно!

— Высокопоставленные лица… Высокопоставленные лица, — кривляясь, передразнил его барон и раздавил мотылька пальцем. — А отец у тебя — кто? Не высокопоставленное лицо?

Подходя к столу и примирительно улыбаясь ничего не значащей улыбкой, Рикко Суттинен сказал:

— Я бы не советовался с тобой, isa, если бы не знал, что ты любишь свою страну. И это нужно для нашей Суоми…

— Хлеб, хлеб, а не оружие! — закричал старый барон. — Хлеб, доски, горох, бумага, гранит, целлюлоза — вот что нужно нашей Суоми, чтобы она не подохла с голоду!..

Наливая большой стакан тодди и выпивая его одним глотком, лейтенант понял, что сейчас сорвется, и — сорвался.

— Оружие дороже золота, — сказал он, ловя себя на мысли, что хочет выплеснуть остатки вина в багровое лицо старика. — Золото покупает, а оружие берет — даром… Я передавлю всех твоих лисиц и закопаю свое «золото» там, где хочу…

Хватаясь рукой за сердце, барон сдавленно прошептал:

— Уходи… Уходи, или я перепишу завещание на Кайсу…

— Ты?.. На Кайсу? — рассмеялся Суттинен-младший. — Никогда ты не сделаешь этого… Никогда, если не хочешь, чтобы она раздарила твой лес по частям своим любовникам!..

Жадно хватая воздух широко раскрытым ртом, барон еще больше побагровел.

— Пусть… да, пусть дарит… Но только не тебе… не тебе… до-очери!.. Пусть…

И, стягивая со стола вместе с бумагами клеенчатую скатерть, он вяло сполз на пол со стула.

— Врача! — крикнул напуганный лейтенант, но старый барон, услышав его голос, яростно прохрипел:

— К черту врача! Хочу знахаря!.. Зовите одноглазого Иони из Нуккари…

Вечером, когда Рикко Суттинен, выпив водки, успокоился и дожидался капрала, которого он послал закопать оружие в соседнем лесу, пришел управляющий:

— Баня готова, господин лейтенант.

— Хорошо. Как отец?

— Старые люди крепкие. Ему стало лучше.

— Ладно. Приготовь мне веник.

— Слушаюсь. Разрешите идти?

— Обожди. Водку пьешь?

— А кто не пьет?

— Это верно, — невесело рассмеялся лейтенант, разливая водку по стаканам. — Так, значит, говоришь, лучше?

— Да, гораздо. Одноглазый Иони еще вашего деда лечил.

— Ну ладно, пей…

Управляющий выпил, почтительно остановился в дверях.

— У меня есть хороший веник, — сказал он. — Жена засушила его, когда листья на березе были еще клейкие.

— Вот ты мне его и давай… Обожди, не уходи!

— Я жду, господин лейтенант.

Немного помявшись, Суттинен спросил:

— Слушай, в вашей Тайволкоски вдов много?

— Третий год воюем, — вздохнул управляющий.

— А я их знаю?

— Да, наверное, помните… Вот Хильда Виертола, Минна Хялле, Венла Мустамяки, Хинрикке Ахо, Майя Хюверинен…

— Хватит перечислять.

— Как угодно господину лейтенанту.

— Хм… а Венле — сколько?

— Тридцать пять.

— Стара. А Хинрикке?

— Двадцать восемь.

— А помоложе нету?

— Есть, господин лейтенант. Вот, например, Лийса…

— А как она… ничего?

— Хороша.

— Ну, так вот что. Пусть придет в баню. Скажи ей, что господину лейтенанту надо сделать массаж… Понял?

— Будет исполнено.

Управляющий ушел. Суттинен, собирая белье, не переставал ругаться.

— Черт возьми! Воюешь, воюешь, словно проклятый, даже о бабах подумать некогда… Ну как? — спросил он капрала, появившегося в дверях. — Все благополучно?

— Да вроде все. Вот только какая-то старуха собирала там хворост и видела, как я закапывал…

— И ты… отпустил эту старуху?

— Что вы, господин лейтенант! Я же ведь понимаю…

— Ну и правильно, — похвалил его Суттинен. — Сейчас я схожу в баню, а потом мы поедем обратно на передовую… Не хочется, наверное?

— Почему?.. Я уже привык, господин лейтенант.

Когда они отъехали от деревин, навстречу им попалась грузная старинная колымага, в которой сидели пастор и местный нотариус.