Валентин Пикуль - Избранные произведения. I том

— Хорошо, — пообещал добровольцу Адам Платонович, — я рассмотрю твое прошение лично. Будешь прав — взыщу с подполковника, если же не прав, — велю снять с тебя штаны и прикажу твоим сыновьям так отлупцевать тебя нагайкой, что ты у меня до конца войны кровью ходить будешь.

— Подавай, подавай! — злорадно посоветовал хан: милиционер исподлобья глянул на Пацевича и, тихо ругаясь по-грузински, забрал свою жалобу обратно…

А дальше началось уже новое представление: Адам Платонович Пацевич наехал на старого гренадера Василия Хренова, который с полной ответственностью за свои благие намерения выпятился на первый план бородой и крестами.

— А ты, дед, с какого кладбища? — накинулся на него полковник. — Почему босой? Откуда кресты?

Дед — все бы ничего, но очень уж любил о себе поговорить; это-то его и погубило. Он начал обстоятельно: со службы при Ермолове («Таких-то начальников, — добавил он, — теперича нету») и доходил уже в своем рассказе до сапог, которые он еще не получил, а почему не получил — это он сейчас расскажет…

Тут-то его и остановили.

— А ну, — крикнул Пацевич, — вон отсюда, бродяга!

Дед покачнулся, но из строя не вышел. Хвощинский, нагнувшись к полковнику, почти выпадая из седла, что-то стал горячо толковать.

Пацевич выслушал и махнул рукой:

— Нет, не убедите… А ну, старик, пошел вон отсюда!..

За свой долгий век перевидал дед всякого. И дурное видел, и хорошего довелось посмотреть. Начальство — ладно, куда ни шло, дед устава не любил смолоду, его секли за него. Но… вот — мать-Россия, пусть даже смутная, далекая, ласковая, как память о детстве, — это он знал твердо, сердцем, и винтовка лежала на его плече как влитая.

— Никак нет, — отрезал он. — Не могим выйти. Я есть солдат. Кавалер. Мне без этого нельзя… Присяга!

Кончилось все это тем, что Пацевич приказал двум солдатам вынести Хренова из строя. И дед, загребая черными пятками бурую баязетскую пыль, поволочился куда-то между двух солдатских локтей.

Обойдя весь строй, Пацевич велел офицерам гарнизона подойти к нему и объявил в сердцах:

— За исключением казачьих сотен все остальное плохо! Очень плохо. И все оттого, господа, что вы не озаботились заранее ознакомиться с зелененькой книжечкой генерала Безака.

Когда же смотр закончился, Карабанов сказал:

— А жаль, что не взорвалась та бомба!

— Какая?

— Да та самая, которую Ватнин сунул в телегу мерзавцу из ставки. Ведь наверняка генералы в Тифлисе больше поверили ему, нежели Хвощинскому. А нам вот и прислали… книжечку!

Но было уже поздно. Пацевич, как своенравная и грозная река, вошел в свое русло…

Завтра надо уходить…

Целый день провел в кузнице, где ковали лошадей, велел точить шашки, закупить овса, проверить как следует упряжь, разобрать патроны по калибрам и ненужные выбросить.

Вечером пришел с рапортом урядник:

— Все благополучно, ваше благородие. Лошади здоровы.

— А люди?

— И люди тоже…

— Послушай, балбес: сколько раз мне долбить по твоей башке, что сначала о людях, потом о лошадях!

Урядник заметно обиделся:

— Ваше благородие, пошто серчаете на меня? Я службу вот этим местом знаю…

— Задницей ты ее знаешь! — обозлился Андрей.

— И задницей тоже, — упрямо защищался урядник. — Я уже не одно седло ею протер… Потому, ежели казак захворает, — в лазарет отошлем. А за лошадь-то деньги плачены, да и начальство, случись с нею што-либо, мне же и «распеканки» нальет!

— Ладно, проваливай отсюда…

Пройдя на конюшню, где поселилась теперь его сотня, Карабанов застал казаков за странным занятием. Раздетые догола, поблескивая спинами, они с пыхтеньем натирали друг друга коровьим маслом. В котелках, висящих над огнем, кипела какая-то вонючая бурда.

— Что это? — спросил Андрей.

— Махорку варим, — пояснил конопатый Егорыч. — Скидывайте одежонку, ваше благородие. Мазать будем. Это не больно. Зато клещ не кусит. Много народу от него в тифе слегло. Эдак верст с двести пробежать отсюда, так целые деревни пустые стоят — от клеща бежали…

Карабанов и не знал, что в горной пустыне, на персидской границе, можно схватить тиф, но он поверил опыту казаков и покорно разделся. Его, как своего, не пожалели; растерли так, что он горел весь и несло от него за версту табачным духом.

— Это ничего, — утешил Егорыч, — зато теперь ни баба, ни клещ за ваше благородие не кусит…

«Боже мой, — думал Карабанов, — как хорошо, что Аглаи нет рядом: ведь это ужас!.. А что сказали бы в полку его величества, там, в Петергофе? Ну, — рассмеялся он, — туда-то я бы сунулся нарочно, назло всем: вот он я — нюхайте, черт бы вас побрал, чем турецкая война пахнет!..»

Когда поручик проходил мимо коновязи, лошади подозрительно раздували ноздри. Андрей заметил, что Дениска Ожогин при его появлении пытается вильнуть в сторону, и он поймал его за ухо:

— Стой. А ну, сознавайся: вчера ночью овцу ты из баранты увел?

— Кто? Я?

— Ты, сукин сын. Кому же еще!

— Когда, ваше благородие? — расширив глаза, удивлялся Дениска, вставая от боли на цыпочки.

Карабанов рассмеялся:

— Ну, вот что. Врать не умеешь… Давай, тащи бок баранины и катись к черту!

Почесывая ухо, Ожогин задумался:

— Да, кажись, там еще осталось. Малость самая. От прошлого… Мне-то что? Пожалте, коли так…

Зажав под локтем здоровенный кусок мяса, завернутый в тряпицу, Карабанов прошел в крепость. У громадного бассейна первого двора, пользуясь темнотой, один солдат справлял нужду.

— Ты что, сволочь, делаешь, а?

Солдат испугался:

— Дык, ваше… Рази позволим?.. Оно сухое… Для красоты только…

— Дурак, вот воды туда напустим — сам же и пить будешь! Увижу еще раз, так я тебе красоту-то наведу нагайкой по роже!..

«Надо бы напомнить Штоквицу о бассейне», — решил он и, пригнув голову, пошел длинным темным коридором. Из узких амбразур летела душная пыль муки: это штрафные солдаты ручными жерновами мололи ячмень для пекарни. Во втором дворе, где стояли фургоны, зарядные ящики и повозки, было шумно. Солдаты чистили винтовки, в руках милиционеров, точивших сабли, визжали искристые оселки. Прошел, опираясь на костыли, раненый казак ватнинской сотни, поздоровался с поручиком. В углу, у входа в мечеть, пионеры Клюгенау сообща с артиллеристами вкатывали на аппарель толстомордую гаубицу. «Копошится народ», — с одобрением подумал Андрей и закончил свое путешествие в тесной комнатке, исписанной затейливой арабской вязью. Потресов, сидя на мягких и толстых колбасах пороховых картузов, что-то старательно писал.

— Я мимоходом, — сказал ему поручик. — Мяса вам случайно не надо? А то мои сорванцы совсем зажрались. Лежат себе и рыгают.

— Ой, — смутился майор, — если это не в ущерб вам…