Валентин Пикуль - Избранные произведения. I том

Он тут же достал блокнот и, закрываясь от пронизанного брызгами ветра, записал полюбившуюся ему фразу.

— Ну-ка, — сказал Прохор Николаевич, — покажи, что у тебя там такое? Ты ведь у меня умница!

— Да так, — смутился юноша, — разное… Для памяти!

Прохор Николаевич глянул на свежую запись, внизу которой в скобках стояли его имя и дата.

— Только ведь это не мои слова, — заметил он, снова принимаясь за кость. — Ты меня здесь зачеркни и поставь Леонардо да Винчи: это он так мудро сказал о воде.

— А вы читали Леонардо да Винчи? — недоверчиво хмыкнул Пеклеванный.

— Никогда я его не читал, — прямодушно ответил Рябинин. — Это у меня жена читала. Она у меня баба толковая… И вообще, мне повезло в жизни! — вдруг признался он, и это признание прозвучало на мостике несколько неожиданно. — Когда мужчине встречается женщина, которая умнее его, то мужчина бывает счастлив вдвойне… Можешь записать, штурман. Перед свадьбой тебе пригодится. И это уже не Леонардо да Винчи, а я — Прохор Николаевич Рябинин!

— Благодарю, но это мне как-то… не совсем.

— Ну, и черт с ним. Я не обижусь…

Дверь рубки отлетает в сторону. Мордвинов, вытирая мокрое лицо, кричит в каком-то диком восторге:

— Два дыма! Два дыма на горизонте! Курсовой — сто пятьдесят, скорость — двадцать узлов!

Кость — такая сочная и вкусная! — летит за борт.

— Тревога! Английского парня для связи — наверх!..

Рябинин ставит телеграф на «полный вперед». Вода с ревом и грохотом расступается перед «Аскольдом». С верхней площадки летят чехлы, обнажая на массивной трубе дальномера зоркие линзы. Мордвинов поспешно протирает объективы спиртом, и «чечевицы» дымятся на морозе — это на них тает тонкая пленка льда.

Пеклеванный отрывает глаза от бинокля, распахивает куртку — ему жарко.

— Два немецких миноносца, — докладывает он, — один типа «Леберехт Маас» и головной — «Ганс Лоди».

— Добро, — отвечает Рябинин и уже без бинокля различает на горизонте серо-дымчатые приплюснутые черточки.

На мостик — в свитере и спасательном жилете — вбегает Томми Стирлинг. Пеклеванный отдает ему приказание передать на транспорты:

Томми бросается к прожектору, но Векшин останавливает его:

— Нельзя, с миноносцев перехватят, передавайте фонарем Ратьера…

Узкий луч света, прорезая мглу, тянется к борту «Грейса». «Грейс» не отвечает. Желтый глаз его прожектора прикрыт плотной ширмой, а над трубой вдруг вырастает темный кокон дыма, — ясно, что транспорт собирается прибавить обороты.

— Ага, зашевелились, — говорит Самаров и, сняв трубку телефона, передает в машинные отсеки, где люди, закупоренные железными горловинами, не знают, что творится наверху: — Товарищи, приготовьте все на случай пробоины, обеспечьте кораблю ход, который потребуют с мостика!

— Повторить по семафору! — приказывает Пеклеванный, и на его скулах круто перекатываются упругие желваки.

Беспрекословно повинуясь, Томми отщелкивает по клавишам приказ. Один раз, два, три…

Молчание…

Губы сигнальщика прыгают, вышептывая молитвы. По горизонту, неумолимо приближаясь, тянется дым немецких миноносцев, похожий издали на клочки серой разодранной ваты.

— Помощник, — спрашивает Рябинин, — отсюда мы их не достанем?

— Нет, надо подойти ближе.

— Добро. Право на борт! Начать пристрелку!

«Аскольд» содрогается от первого залпа, и ошеломляющий грохот орудий заглушает мычание ревунов, плеск воды и тихий жалобный стон Томми.

— Недо-о-олет, — нараспев тянет Мордвинов.

И в этот же момент Рябинин видит, как вдоль всего строя немцев рыжими булавочными головками вспыхивают ответные выстрелы.

— Эсминцы ближе не подойдут, — докладывает Пеклеванный. — Они будут держаться на такой дистанции, чтобы обстреливать нас, а самим остаться вне поражения. Надо…

Лейтенант не договорил. Рубка откачнулась в сторону. Стеклянный колпак штурманской лампы разлетелся вдребезги, брызнув осколками.

— Недо-о-олет! — захлебываясь бессильной яростью, кричат на дальномере.

— Идти на сближение, — командует Рябинин. — Выходить на дистанцию выстрела.

Он смотрит, как из-за горизонта постепенно выплывают широкие буруны пены, разводимые форштевнями миноносцев.

— Товарищ командир, транспорта уходят под черту берега.

Пеклеванный резко оборачивается: «Грейс» и «Фриг» торопливо пожирают мили, скрываясь в тумане.

«Черт с ними!» — злобно думает он и снова склоняется над приборами:

— Прицел… Целик…

Мычат пушечные ревуны, раздается гром залпа, и следом за ним Пеклеванный слышит еще какой-то странный звук: металл бьется о металл.

— Накрытие! — радостно сообщают с дальномера.

В море вырастают фонтаны всплесков. Снаряды уже ложатся на линии немецкого строя.

Залп — и снова этот добавочный звук: «цвонг!..».

Пеклеванный перевешивается через поручни. Смотрит. Угол возвышения орудий превышает пределы. Ствол упирается в самую кромку верхнего выреза щита.

— Молодцы! — кричит лейтенант. — Так их!..

— Огонь! — командует Алеша Найденов, и орудие, содрогнувшись от выстрела, откатывается назад, слегка ударив казенником в железный настил палубы, — «цвонг!».

— Огонь!

Гремит замок, и снова: «цвонг!».

Черт с ней, палубой, но зато…

— Накрытие! — кричат с дальномера.

И вот:

— Поражение!

На корме одного эсминца черно-красным султаном выпахивает пламя. Некоторое время он продолжает идти вперед, потом резко бросается в сторону. Идеальный строй немцев сломан.

— Помощник, огонь!.. Что с вами?

Обхватив нактоуз компаса, Пеклеванный опускается на колени, плечо реглана распорото и дымится на нем.

— Не… знаю, — отвечает он.

— Санитары!

— Есть! — На мостик взбегает Варенька.

Пеклеванный неожиданно встает — губы перекошены, взгляд мутный.

— Какого черта вы здесь! — кричит он. — Ваше место в лазарете!.. Уносите тяжелораненых, а меня не трогайте… Первый расчет, два лево, три меньше… Залп!..

Носилок не хватает. Волокут за ноги сигнальщика с раздробленной головой. Ноги скользят в крови, под подошвами перекатываются пустые расстрелянные гильзы.

— Аааа… ааа… ааа, — стонет кто-то.

Уходящие снаряды режут уши протяжным сверлящим шорохом. Орудийные площадки «Аскольда» вибрируют от выстрелов, гремя броневыми заслонами. От яростной дрожи корабельного корпуса сами собой вывертываются лампы и разбиваются с гулким хлопаньем. С переборок осыпается сухая пробковая крошка. В едком пироксилиновом дыму снуют матросы с широко раскрытыми ртами. Тугой воздух боя душит людей — рты раскрываются инстинктивно…