Кен Фоллетт - Избранные произведения. II том

— Я часто думаю, что стало с тем бистро «Роберт», — сказал он.

— Я получил письмо от друга, — сказал Роберт с печалью в голосе. — Никто из прежних завсегдатаев больше там не бывает. Винный погреб братья Маке пустили с молотка. Теперь их клиентура — полицейские в средних чинах да бюрократы… — Еще более скорбно он добавил: — И скатерти больше не стелют…

Но вот он резко сменил тему:

— Ты бы хотел сходить на бал в Тринити?

Большинство колледжей проводило летние балы в честь окончания экзаменов. Вместе с другими праздниками и пикниками эти балы проходили в Майскую неделю — вопреки логике, она была в июне. Бал в Тринити славился своей роскошью.

— Хотел бы, конечно, но не могу себе этого позволить, — сказал Ллойд. — Ведь билет туда, кажется, стоит две гинеи?

— Мне тут дали один билет. Но я могу отдать его тебе. Несколько сотен пьяных студентов, отплясывающих под звуки джаза, — для меня это кошмар.

Искушение было велико.

— Но у меня нет фрака… — На университетских балах следовало быть во фраке и белом галстуке.

— Могу тебе одолжить свой. В талии будет широковат, но роста мы одного.

— Тогда — с удовольствием, большое спасибо!

Вернулась Руби.

— У тебя замечательная мама, — сказала она Ллойду. — Я и представления не имела, что она когда-то была служанкой!

— Я знаю Этель больше двадцати лет, — сказал Роберт. — Она действительно необыкновенная женщина.

— Теперь я понимаю, почему ты до сих пор не встретил подходящую девушку, — сказала Руби Ллойду. — Ты ищешь кого-то вроде нее, а таких не много найдется.

— Уж в этом ты права, — ответил Ллойд. — Таких, как она, больше нет.

Руби поморщилась, как от боли.

— Ты что? — спросил Ллойд.

— Зуб болит.

— Надо сходить к врачу.

Она посмотрела на него так, словно он сказал невесть какую глупость. Он сообразил, что при жалованье горничной она просто не могла себе позволить визит к дантисту, и почувствовал себя дураком.

Он подошел к двери и заглянул в главный зал. Как многие протестантские церкви, это было простое прямоугольное помещение с побеленными стенами. День был теплый, и окна из простого прозрачного стекла были открыты. В зале не осталось свободных стульев, и публика выжидающе притихла.

Когда Этель вернулась, Ллойд сказал:

— Если никто не возражает, я открываю собрание. Потом Роберт выступит со своим рассказом, а мама сделает политические выводы.

Все согласились.

— Руби, будешь поглядывать, не появятся ли фашисты? Если что, дай мне знать.

— Что, в этом есть необходимость? — обеспокоенно нахмурилась Этель.

— Думаю, мы не должны полагаться на их обещания.

Руби сказала:

— Они встречаются в четверти мили вверх по дороге. Я не возражаю выглядывать время от времени.

Она вышла через заднюю дверь, а Ллойд провел остальных в зал. Сцены не было, но в дальнем конце зала стоял стол с тремя стульями и кафедрой сбоку. Этель и Роберт заняли свои места за столом, а Ллойд подошел к кафедре. По залу пронесся шум приглушенных аплодисментов.

— Фашизм наступает, — начал Ллойд. — И что опасно, он выглядит привлекательно. Он дает безработным ложные надежды, он рядится в фальшивый патриотизм, как сами фашисты — в псевдовоенную форму.

К отчаянию Ллойда, британское правительство стремилось умиротворить фашистские режимы. Правительство было коалиционное, и доминировали консерваторы, с небольшим количеством либералов и горсткой отщепенцев-лейбористов, порвавших со своей партией. Всего через несколько дней после того, как они были переизбраны в прошлом ноябре, министр иностранных дел предложил отдать значительную часть Абиссинии итальянским захватчикам и их лидеру-фашисту Бенито Муссолини.

Что еще хуже, Германия перевооружалась и вела себя угрожающе. Лишь два месяца назад Гитлер нарушил версальский договор, послав войска в демилитаризованные рейнские земли, — и Ллойд с ужасом видел, что ни одна страна не собиралась его останавливать.

Все его надежды, что фашизм мог оказаться временным отклонением, уже развеялись. Ллойд считал, что демократические страны — такие, как Франция и Великобритания, — должны быть готовы сражаться. Но в своей сегодняшней речи он этого не сказал, так как его мама и большинство лейбористов были против перевооружения Британии и надеялись, что Лига наций сможет справиться с диктаторами. Они хотели любой ценой избежать повторения страшной бойни Великой войны. Ллойд разделял их желание, но боялся, что это нереально.

Сам он готовился к войне: в школе посещал курсы военной подготовки, а когда приехал в Кембридж, то ходил слушателем на факультет подготовки офицеров — единственный представитель рабочего класса и тем более единственный лейборист.

Он сел, и ему сдержанно похлопали. Он умел говорить ясно и логично, но у него не было маминой способности зажигать сердца, — во всяком случае, пока что не было.

К кафедре подошел Роберт.

— Я австриец, — сказал он. — Во время войны я был ранен, попал в русский плен и был отправлен в лагеря, в Сибирь. Когда большевики заключили мир с Германией, охранники открыли ворота и сказали, что мы свободны. Как мы доберемся — это было не их дело, а наше. От Сибири до Австрии очень далеко, больше трех тысяч миль. Автобусов там нет, и я шел пешком.

По комнате пронесся удивленный смешок, кто-то восхищенно похлопал. Роберт уже их очаровал, подумал Ллойд.

К нему с обеспокоенным видом подошла Руби.

— Только что мимо проехали фашисты, — шепнула она ему. — Малыш Фицгерберт повез Мосли на вокзал, и за машиной с воплями бежала компания удальцов в черных рубашках.

Ллойд нахмурился.

— Они же обещали не устраивать шествий. Про машину и сопровождение бегом они наверняка скажут, что это не в счет.

— Какая разница, хотела бы я знать?

— Какие-нибудь враждебные действия были?

— Нет.

— Продолжай следить.

Руби ушла. Ллойду было неспокойно. Фашисты, несомненно, нарушили если не букву, то дух соглашения. Они появились на улице в форме — а противодействующей демонстрации не было. Социалисты сидели здесь, в церкви, и их было не видно. Все, что выражало их позицию, — это объявление у дверей церкви со словами «Правда о фашизме», написанными большими красными буквами.

— Я счастлив, что нахожусь здесь, — говорил Роберт. — Мне оказали большую честь, пригласив сюда, чтобы выступить перед вами, и мне очень приятно видеть среди слушателей нескольких постоянных клиентов бистро «Роберт». Однако я должен вас предупредить, что слушать мой рассказ будет неприятно, а на самом деле — даже страшно.

Он рассказал, как их с Йоргом арестовали из-за того, что они отказались продать нацистам бистро в Берлине. О Йорге он говорил лишь как о своем шеф-поваре и давнем деловом партнере, не касаясь личных отношений, хотя кто из присутствующих знал достаточно — наверняка догадался.