Кен Фоллетт - Избранные произведения. II том

— Все заключенные подписали заявление, — сказала Ханнелор, — в котором сказано, что вы спасли нас от смерти. Это может спасти вашу жизнь, если вы примете наши условия.

— Это же нелепо! — сказал он.

— Би-би-си утверждает, — заговорила Карла, — что Объединенные Нации составили список нацистских офицеров, принимавших участие в массовых убийствах. Через неделю вы можете оказаться на скамье подсудимых. Разве вам не хотелось бы, чтобы у вас было подписанное заключенными заявление, что вы спасли их жизни?

— Слушать Би-би-си — преступление, — сказал он.

— Однако не столь тяжкое, как убийство.

У Хильде в руках был скоросшиватель.

— Я напечатала всем находящимся здесь заключенным справки об освобождении, — сказала она. — Подпишете их — получите заявление.

— Я мог бы просто отнять его у вас.

— Никто не поверит в вашу невиновность, если окажется, что все мы мертвы.

Добберке злился, что попал в такую ситуацию, но был недостаточно уверен в себе, чтобы просто уйти.

— Я мог бы пристрелить вас четверых — за дерзость.

— Так выглядит поражение, — отрезала Карла. — Привыкайте.

Его лицо потемнело от ярости, и она поняла, что зашла слишком далеко. Она пожалела, что нельзя взять слова назад. Она смотрела на разъяренного Добберке, стараясь не подать виду, что боится.

В этот миг рядом со зданием упал снаряд. Затряслись двери, зазвенели бьющиеся стекла. Все инстинктивно пригнулись, но никого не задело.

Когда они выпрямились, выражение лица Добберке изменилось. Ярость уступила место досаде и обреченности. У Карлы быстрее забилось сердце. Неужели сдался?

Вбежал сержант Эренштейн.

— Пострадавших нет, — доложил он.

— Отлично, сержант.

Сержант собрался было выйти, когда Добберке его окликнул.

— Данный лагерь закрыт, — сказал Добберке.

Карла затаила дыхание.

— Закрыт? — переспросил сержант. В его голосе прозвучало не только удивление, но и враждебность.

— Новый приказ. Отправьте людей… — Добберке помолчал. — Пусть отправляются в бункер на станции Фридрихштрассе.

Карла поняла, что Добберке это выдумал. Эренштейн, кажется, тоже это заподозрил.

— Когда им отправляться?

— Немедленно.

— Немедленно… — повторил Эренштейн и остановился, будто слово «немедленно» требовало дальнейших разъяснений.

Добберке сверлил его взглядом.

— Слушаюсь, — сказал сержант. — Сейчас я их отправлю.

Карла почувствовала, как поднимается в душе ликование, но сказала себе, что ее еще не освободили.

— Покажите мне заявление, — сказал Добберке Хильде. Та открыла папку. Там была дюжина листков с одним и тем же текстом сверху, все остальное пространство страниц покрыто подписями. Она отдала листки ему.

Добберке сложил их и сунул в карман.

Хильде положила перед ним справки об освобождении.

— Подпишите, пожалуйста.

— Они вам не понадобятся, — сказал Добберке. — А у меня нет времени сто раз ставить свою подпись. — Он встал.

Карла сказала:

— На улицах полно полицейских. Они вешают людей на фонарных столбах. Нам нужны справки.

— Если они найдут у меня это заявление, — он похлопал по карману, — меня тоже повесят.

Он направился к двери.

— Вальтер, возьми меня с собой! — вскричала Гизела.

— Тебя? — сказал он, обернувшись. — А что скажет моя жена? — он вышел и хлопнул дверью.

Гизела зарыдала.

Карла подошла к двери, и, открыв, смотрела, как Добберке шагает прочь. Больше никого из гестаповцев видно не было: они уже выполнили его приказ и оставили лагерь.

Комендант вышел на улицу и пустился бежать.

Ворота он оставил открытыми.

Ханнелор стояла рядом с Карлой, потрясенно наблюдая.

— Наверное, мы свободны, — сказала Карла.

— Надо сказать остальным.

— Я скажу, — произнесла Хильде и пошла по лестнице вниз.

Карла и Ханнелор с замиранием сердца двинулись по аллее, от входа в здание лаборатории ведущей к воротам. Там они нерешительно остановились и взглянули друг на друга.

— Мы боимся свободы, — сказала Ханнелор.

Позади они услышали детский голос:

— Карла, не уходи без меня!

Это была Ребекка, она так бежала к ним по аллее, что грудь подпрыгивала под грубой блузой.

Карла вздохнула. «Ну вот я и обзавелась ребенком, — подумала она. — Не готова я быть матерью. Но что делать?»

— Тогда пошли, — сказала она. — Но будь готова побежать. — Она поняла, что можно не сомневаться в проворстве Ребекки: бесспорно, девочка бегала быстрее и Карлы, и Ханнелор.

Они пересекли больничный сад и подошли к главным воротам. Там они остановились, глядя вверх и вниз по Иранишештрассе. Казалось, все спокойно. Они перешли дорогу и подбежали к перекрестку. Заглянув за угол Шульштрассе, Карла услышала пулеметные очереди и увидела, что дальше по улице идет бой. Немецкие войска отступали в ее направлении, их преследовала Красная Армия.

Карла огляделась. Спрятаться было негде, разве что за деревьями, и это вряд ли можно было считать хоть какой-нибудь защитой.

Метрах в пятидесяти от нее, прямо посреди дороги, упал и взорвался снаряд. Карла почувствовала взрывную волну, но не по страдала.

Без рассуждений три женщины помчались назад, на территорию больницы.

Они вернулись в здание лаборатории. Кое-кто из заключенных стоял уже возле колючей проволоки, словно никак не решаясь выйти. Карла им сказала:

— Хоть в подвале и воняет, но прямо сейчас это наиболее безопасное место.

Она вошла в здание и спустилась в подвал. Большинство вернулись за ней.

Сколько же еще ей придется здесь сидеть, спросила она себя. Немецкая армия должна будет сдаться, но что потом? Она как-то не представляла себе, чтобы Гитлер согласился сдаться, какими бы ни были обстоятельства. Человек всю жизнь высокомерно вопил, что он самый главный. Как мог он признать, что ошибался, признать, что он глуп и зол? Что он погубил миллионы жизней и довел свою страну до того, что ее превратили в руины? Что он останется в истории как человек, хуже которого не было? Он этого признать не мог. Он бы сошел с ума, или умер от стыда, или сунул в рот дуло пистолета и спустил курок.

Но сколько еще этого ждать? День? Неделю? Или еще больше?

Сверху раздался крик:

— Они здесь! Русские здесь!

Потом Карла услышала, как вниз по ступенькам грохочут тяжелые сапоги. Откуда у русских такие хорошие сапоги? От американцев?

Потом они оказались уже в комнате — четверо, шестеро, восемь, девять человек с темными от грязи лицами, с автоматами в руках, готовые убивать мгновенно. Они как-то сразу заняли ужасно много места. Люди сжимались и старались держаться от них подальше, хоть они и были освободители.

Солдаты осматривались. Они поняли, что от изможденных пленных, среди которых в основном были женщины, опасности можно не ждать, и опустили оружие. Некоторые разбрелись по соседним комнатам.