Кен Фоллетт - Избранные произведения. II том

К весне 1963 года Василий должен был отсидеть свой срок. Если он остался жив, — если он пережил холод, голод и болезнь, уносившую жизни многих заключенных, — он должен был выйти на свободу. Но он не давал о себе знать, что наводило на неутешительные мысли.

Заключенным обычно разрешалось посылать и получать одно письмо в месяц. Они подвергались строжайшей цензуре. Но Василий не мог писать Тане из опасения, что он может выдать ее КГБ. Поэтому она не имела никакой информации, как и большинство его друзей. Вероятно, он писал матери в Ленинград. Таня никогда не встречалась с ней. Взаимодействие Василия с Таней хранилось в тайне даже от его матери.

Василий был ближайшим другом Тани. По ночам она лежала без сна, с тревогой думая о нем. Не болен ли он и жив ли? Может быть, его осудили за другое преступление и срок его заключения продлили. Таню мучила неизвестность. Она была ее головной болью.

Как-то раз она рискнула заговорить о Василии со своим шефом Даниилом Антоновым. Редакция очерков ТАСС размещалась в большой комнате, где всегда стоял шум, стучали машинки, сотрудники разговаривали по телефону и постоянно бегали в справочную библиотеку. Если Таня будет говорить негромко, другим не будет слышно. Она начала с вопроса:

— Так что же, в конце концов, случилось с Бодяном?

Бесчеловечному обращению с диссидентом — оперным певцом Бодяном — был посвящен выпуск вестника «Инакомыслие», который издавал Василий. Заметку на эту тему написала Таня.

— Бодян умер от воспаления легких, — сказал Даниил.

Таня знала об этом. Она делала вид, что находится в неведении, лишь для того, чтобы подвести к разговору о Василии.

— В тот день вместе со мной арестовали писателя, некого Василия Енкова, — задумчиво проговорила она. — Тебе что-нибудь известно о нем?

— Редактор радиосценариев. Ему дали два года.

— Значит, он должен быть уже на свободе.

— Возможно. Я не в курсе. На старую работу ему не вернуться, а где он сейчас, я не знаю.

Он вернулся в Москву, Таня в этом была уверена, но не подала виду. Она вернулась за свой стол и продолжила печатать очерк о женщине-каменщике.

Она исподволь расспросила людей, которые могли знать, вернулся ли Василий. Во всех случаях ответ был одинаков: никто ничего о нем не слышал.

Но в тот же день до нее дошла весть.

В конце рабочего дня, когда она вышла из здания ТАСС, ее кто-то окликнул.

— Вы Таня Дворкина? — услышала она и, повернувшись, увидела бледного худого мужчину в грязной одежде.

— Да. — Она немного встревожилась, не представляя, что нужно от нее такому человеку

— Василий Енков спас мне жизнь, — выпалил он.

Это было так неожиданно, что на какой-то момент она не знала, что ответить. Слишком много вопросов пронеслось у нее в голове: откуда вы знаете Василия, где и когда он спас вашу жизнь, почему вы обратились ко мне.

Он сунул ей в руку потрепанный конверт размером с обычный печатный лист, повернулся и стал быстро уходить.

Несколько мгновений Таня не могла собраться с мыслями. И наконец она сообразила, что есть один вопрос, более важный, чем все остальные. Пока он не успел отойти далеко, она спросила:

— Василий жив?

Незнакомец остановился и оглянулся. Его недолгое молчание вселило страх в Танино сердце. Потом он сказал:

— Да.

И она с облегчением вздохнула.

Мужчина пошел прочь.

— Подождите, — попыталась остановить его Таня, но он ускорил шаг, повернул за угол и скрылся из вида.

Заглянув внутрь запечатанного конверта, Таня увидела несколько листов бумаги, исписанных знакомым почерком Василия. Она наполовину вынула их. На первом стояли название и имя автора: «Во власти стужи», Иван Кузнецов.

Она вложила страницы обратно в конверт и пошла к автобусной остановке. Таня была немного напугана и взволнована. Иван Кузнецов — это, несомненно, псевдоним, самое распространенное имя, какое можно себе представить, как Ганс Шмидт в Германии или Жан Лефевр во Франции. Василий написал то ли статью, то ли рассказ. Ей не терпелось прочитать рукопись, и в то же время она была вынуждена подавить желание выбросить ее как нечто заразное, ибо там наверняка содержалась антисоветчина.

Таня убрала конверт в свою сумку. К остановке подошел автобус, переполненный в вечерний час пик. Из-за этого она не могла пробежать глазами рукопись по дороге домой, поскольку опасалась, что кто-нибудь заглянет через ее плечо. Ей пришлось подавить нетерпение.

Она подумала о человеке, который отдал ей рукопись. Он был плохо одет, выглядел изголодавшимся и болезненным и производил впечатление человека, пребывающего в постоянном страхе, будто недавно вышедшего из тюрьмы. Казалось, он с радостью избавился от конверта и ему не хотелось говорить больше, чем он должен был сказать ей. Но, по крайней мере, он объяснил, почему выполнял опасное поручение. Он отдавал долг. «Василий Енков спас мне жизнь», — сказал он. Ей не приходило в голову, каким образом.

Она вышла из автобуса и пошла к Дому правительства. После возвращения с Кубы она снова стала жить у матери. Тане незачем было иметь свою собственную квартиру, и если бы она ее имела, жилье не отличалось бы роскошью.

Она перебросилась несколькими словами с Аней, потом пошла в свою спальню и села на кровать читать то, что написал Василий.

Его почерк изменился. Буквы стали мельче, завитушки — не такими размашистыми. Свидетельствовало ли это об изменении личности, или же он экономил писчую бумагу?

Таня начала читать.

«Иосиф Иванович Маслов, которого называли Coco, был вне себя от радости, когда принесли подпорченную еду.

Как правило, охранники разворовывали продукты и продавали их. Заключенным доставалась лишь жидкая каша утром и баланда из репы вечером. Продукты редко портились в Сибири, где температура окружающего воздуха обычно была минусовой, но коммунизм творил чудеса. Поэтому изредка, когда в мясе копошились черви и жир начинал протухать, повар бросал все это в кастрюлю, заключенные радовались. Coco проглотил кашу с плохо пахнущим растопленным свиным салом и не отказался бы съесть еще».

Таню начало подташнивать, но в то же время она должна была читать дальше. Каждая страница производила на нее все большее впечатление. Речь шла о необычных отношениях между двумя заключенными: интеллигентом-диссидентом и необразованным уголовником. Стиль у Василия был простой и доходчивый. Жизнь в лагере описывалась живым, нарочито грубым языком. Но простым описанием автор не ограничивался. Вероятно, благодаря тому, что Василий имел опыт в работе с радиосценариями, он знал, как придать динамизм повествованию. Таня отметила, что при чтении ее интерес нисколько не ослабевал.

Вымышленный лагерь находился в сибирской тайге, и те, кто в нем содержался, занимались рубкой леса. Никаких правил по технике безопасности там не существовало, спецодежда не выдавалась, поэтому часто происходили несчастные случаи. Таня особо отметила эпизод, в котором уголовник перерезал пилой артерию на руке, а спас его тот самый диссидент: он перетянул руку жгутом. Был ли это Василий? Не он ли спас жизнь посыльному, доставившему рукопись в Москву из Сибири?