Кен Фоллетт - Избранные произведения. I том

Люк Мориак утвердительно кивнул, очевидно ободренный столь неожиданной поддержкой, однако некоторые более старшие женщины принялись осуждающе качать головами.

— Это не твои слова, — укорил Гийом. — Ты повторяешь Кастеллио, другого еретика.

Он был прав: Сильви по памяти повторила отрывок из памфлета Себастьяна Кастеллио [61] Французский проповедник-протестант, идеологический противник Кальвина, казнь Сервета публично объявил убийством. «Нужно ли преследовать еретиков?». Впрочем, она читала и другие книги в мастерской своего отца, а потому знала тезисы протестантских богословов ничуть, пожалуй, не хуже самого Гийома.

— Если угодно, вот тебе Кальвин, — сказала она. — Недостойно христианина выступать против тех, кто был отлучен от церкви. Это он изрек, когда его самого преследовали как еретика.

Кое-кто из присутствовавших нахмурился, и Сильви сообразила, что зашла, должно быть, слишком далеко, обвиняя в двуличии великого Жана Кальвина.

— Ты чересчур молода, чтобы понять, — отозвался Гийом.

— Чересчур молода? — Тут уж Сильви разъярилась окончательно. — А что же ты не попрекал меня молодостью, когда я продавала копии книг, привезенных тобой из Женевы?!

Разом заговорили сразу несколько человек, и пастору Бернару пришлось встать и призвать всех успокоиться.

— Мы не достигнем согласия за одну встречу, — увещевал он. — Давайте попросим Гийома донести нашу озабоченность до Жана Кальвина, когда он вернется в Женеву.

Люк Мориак не скрывал своего недовольства.

— А Кальвин нам ответит?

— Конечно, ответит! — Бернар не потрудился объяснить, почему он так в этом уверен. — Братья, давайте помолимся сообща перед расставанием.

Пастор закрыл глаза, обратил лицо к небесам и начал беззвучно молиться.

Наступившая тишина остудила ярость Сильви. Девушка вспомнила, с каким нетерпением ожидала этой встречи, рассчитывала представить Пьера и прилюдно назвать его своим женихом.

После молитвы община разбилась на кучки. Сильви повела Пьера по зале. Ее переполняла гордость тем, что с нею рядом столь пригожий юноша, и она старалась прятать самодовольную улыбку, но ничего не получалось — уж слишком она была счастлива.

Пьер, разумеется, был обаятелен, как и всегда. Он уважительно обращался к мужчинам, беззлобно заигрывал с пожилыми женщинами и очаровывал девушек. Еще он внимательно прислушивался к Сильви, называвшей имена, и явно пытался их запомнить, а также вежливо расспрашивал членов общины, где они живут и чем занимаются. Община всегда радовалась новым членам, а столь воспитанный юноша всем пришелся по нраву.

Сложности возникли, лишь когда Сильви представила Пьера Луизе, маркизе Нимской. Та была дочерью богатого виноторговца из Шампани. Смазливая девица с высокой грудью, она, должно быть, именно этой грудью обольстила маркиза, человека средних лет. От мужа она переняла высокомерие и выказывала то по поводу и без, ибо, как полагала Сильви, не будучи урожденной дворянкой, не очень-то уверенно ощущала себя в новом положении. И язычок у нее был острый, что немедленно узнавал всякий, кому случалось ее рассердить.

Пьер совершил ошибку, обратившись к ней по-компанейски.

— Я тоже из Шампани, — сообщил он дружелюбно и с улыбкой прибавил: — Мы с вами два деревенских увальня в большом городе.

Он, конечно же, не имел в виду ничего дурного. Ни его самого, ни тем более Луизу никак нельзя было назвать деревенщиной. Это замечание было всего-навсего неудачной шуткой. Увы, он выбрал неподходящий предмет для шутки. Он вряд ли о том догадывался, но Сильви была почти уверена, что величайший страх Луизы — показаться хоть кому-то деревенской простушкой.

Маркиза побледнела, на ее лице застыла гримаса, в которой угадывались одновременно высокомерие и презрение. Она подалась назад, как если бы внезапно уловила дурной запах, и процедила, возвысив голос настолько, чтобы услышали все, стоявшие рядом:

— Даже в Шампани молодых людей, насколько я знаю, учат быть вежливыми со своими господами.

Пьер покраснел.

Луиза отвернулась и спокойно заговорила с кем-то еще, оставив Пьера и Сильви пялиться на ее гордо выпрямленную спину.

Признаться, Сильви испугалась. Маркиза ополчилась на ее жениха, и девушка нисколько не сомневалась, что этого уже не исправить. Хуже того, многие из общины слышали ее отповедь, а значит, все узнают о случившемся еще до того, как зала опустеет. Теперь они не захотят принять Пьера как одного из своих. Сильви захотелось плакать.

Потом она посмотрела на Пьера — и увидела на лице у того выражение, какого никогда прежде за ним замечала. Губы юноши искривились от гнева, в глазах сверкала ненависть. Казалось, что он вот-вот накинется на Луизу и прикончит ее.

Боже мой, подумала Сильви, надеюсь, он никогда не посмотрит так на меня.

Когда приспело время отправляться в постель, Элисон уже совершенно измучилась и не сомневалась, что Мария чувствует себя ничуть не лучше. Но самое главное испытание было впереди.

Торжество вышло пышным даже по меркам королевского двора. После венчания состоялся пир в архиепископском дворце, а за пиром последовал бал. Затем все переместились в Пале-де-ла-Ситэ — из-за многочисленности гостей это короткое перемещение растянулось на несколько часов, — где устроили маскарад; во дворце нашлись всевозможные забавы вроде дюжины механических лошадей, на которых катали королевских детей. А вечером подали легкий ужин; столько сладкого и вкусного в одном помещении Элисон не видела никогда в жизни. Но потом все наконец-то угомонились; оставалось провести последнюю, заключительную церемонию.

Элисон заранее жалела Марию. Сама мысль о том, чтобы возлечь с Франциском так, как обычно возлегает женщина с мужчиной, казалась отвратительной; все равно что возлегать с братом. А если что-нибудь пойдет не так, они прилюдно выставят себя на посмешище, о котором станут судачить по всей Европе. И Мария наверняка захочет умереть… Элисон вздрогнула; за что, ну за что ее подругу обрекли на такое унижение?

Она знала, конечно, что королевские особы вынуждены примиряться с подобным бременем; такова часть цены, которую они платили за свои привилегии. Вдобавок Марии придется пройти через это испытание без поддержки матери. Мари де Гиз правила Шотландией от имени дочери и не отважилась покинуть страну даже ради свадьбы в Париже, ибо власть католической монархии над непокорными, склонными к мятежам скоттами была хрупкой и постоянно грозила рухнуть. Порой Элисон приходило в голову, что лучше уж родиться румяной дочкой пекаря и тискаться в дверях с каким-нибудь рыжим подмастерьем.

В числе прочих придворных дам Элисон готовилась вымыть и одеть новобрачную для предстоявшего события. Ей требовалось улучить минутку и остаться с Марией наедине.