Кен Фоллетт - Избранные произведения. I том

Хотя они старались соблюдать осторожность, эти выездные мессы невозможно было хранить в тайне бесконечно. К настоящему времени многие, очень многие знали, что мессы проводятся в Новом замке и едва ли не по всей Англии. Пуритан в парламенте — все они были мужчинами, конечно — это чрезвычайно раздражало. Но королева Елизавета пока отказывалась ужесточать законы. Марджери, к слову, начала понимать, что такое примирительное поведение в целом свойственно Елизавете. Королева оставалась еретичкой, но вела себя разумно, за что Марджери не переставала благодарить небеса.

Из-за стола она поднялась так быстро, насколько позволяли правила приличия. Впрочем, у нее имелось убедительное оправдание: экономка захворала, лежала чуть ли не при смерти, и требовалось убедиться, что бедняжку не позабыли окружить заботой на ночь.

Марджери направилась на половину слуг. Сэл Брендон лежала в крохотном закутке рядом с кухней. Пять лет назад они с Сэл изрядно повздорили, но постепенно Марджери превратила эту женщину в свою союзницу, вследствие чего они стали управлять домашним хозяйством вдвоем. К несчастью, на одной из пышных грудей Сэл вдруг появилась опухоль, и за последний год цветущая женщина средних лет превратилась в обтянутый кожей скелет.

Опухоль все росла, распространилась на плечо, кожа Сэл местами полопалась, и больную приходилось обильно перевязывать, чтобы приглушить исходивший от болячки дурной запах. Марджери убедила Сэл выпить немножечко шерри и посидела рядом, утешая экономку разговорами. Сэл с горечью поведала, что граф не удосужился навестить ее ни разу за те несколько недель, какие она провела в постели. Похоже, теперь она думала, что понапрасну загубила свою жизнь, пытаясь осчастливить неблагодарного Суизина.

Потом Марджери вернулась к себе и для поднятия настроения села читать необыкновенно смешную французскую книгу под названием «Пантагрюэль», о народе великанов, у которых тестикулы были столь велики, что тремя удавалось заполнить мешок [91] В первой по порядку публикации части эпопеи « Гаргантюа и Пантагрюэль » Ф. Рабле так описывает предков Пантагрюэля: «У иных отрастали яички и принимали такие чудовищные размеры, что в мюид могло поместиться штуки три, не больше. Отсюда ведут свое происхождение лотарингские яички, которых гульфик не вмещает» (перевод Н. П. Любимова; мюид — мера сыпучих тел). . Стивен Линкольн наверняка не одобрил бы эту книжку, но Марджери содержание казалось всего лишь потешным. При свете свечи она читала около часа, то и дело посмеиваясь, потом стала раздеваться.

Спала она в льняной сорочке по колено. Над супружеской кроватью нависал балдахин, но Марджери, как правило, раздергивала занавески. Окна в доме были большими и высокими, той ночью светила луна, и в спальне было не совсем темно. Она забралась под простыни и закрыла глаза.

Как ей хотелось показать «Пантагрюэля» Неду Уилларду! Нед восхитился бы этими уморительными придумками автора, как восхищался ужимками актеров в пьесе про Марию Магдалину здесь, в Новом замке. Натыкаясь в книжке на что-нибудь этакое, необычное или любопытное, Марджери неизменно спрашивала себя, что сказал бы по этому поводу Нед.

Она часто думала о нем по ночам. Ей почему-то мнилось — хотя она сознавала всю глупость таких домыслов, — что эти грешные фантазии остаются тайной, если предаваться им в темноте. Марджери вспоминала, как они с Недом впервые поцеловались и обнялись в заброшенном старом амбаре; надо, надо было зайти тогда дальше объятий… От этих воспоминаний сделалось теплее внизу живота. Она знала, что грешно трогать себя за эти места, но случались такие ночи, как сегодняшняя, когда и трогать не приходилось. Марджери покрепче свела бедра, наслаждаясь ощущением.

После пришло разочарование. Вспомнились сетования Сэл Брендон; Марджери попыталась вообразить саму себя на смертном одре. Неужели и она будет сожалеть о прошлом, как сожалеет Сэл? На глаза навернулись слезы. Марджери протянула руку к шкатулке возле кровати, в которой хранила личные вещи, и достала носовой платок, расшитый желудями. Это был платок Неда, который она так и не вернула. Она зарылась лицом в платок, воображая, будто Нед снова рядом, будто его ладони ложатся ей на плечи, а поцелуи осушают слезы.

И тут она услышала чье-то дыхание.

В Новом замке на двери замков не ставили, но свою дверь Марджери обычно прикрывала. Странно, что она не слышала, как дверь открылась. Может, случайно оставила нараспашку? И кто способен к ней войти?

Наверное, графская собака. Гончим разрешали бродить по дому ночами. Должно быть, одна из любопытства заглянула в спальню. Марджери прислушалась. По звуку походило, что это дышит человек, который пытается вести себя тихо. Собаки дышат иначе.

Она открыла глаза и села в постели. Сердце билось учащенно. В серебристом свете луны она разглядела мужскую фигуру в ночной рубахе.

— Убирайтесь из моей спальни! — сказала Марджери слегка дрогнувшим голосом.

На мгновение стало тихо. В полумраке было не разглядеть, кто этот мужчина. Неужели Барт внезапно вернулся? Нет, по ночам никто не путешествует. И не слуга: любому слуге, посмевшему среди ночи войти в спальню благородной дамы, грозила смерть. И не Стивен Линкольн — того, Марджери знала наверняка, женские постели не привлекали, он если и грешил, то с молоденькими мальчиками.

— Не бойся, — проговорил мужчина.

Граф Суизин!

— Уходите, — пролепетала Марджери.

Граф опустился на край кровати.

— Нам обоим одиноко.

Он слегка запинался от выпитого, как всегда бывало под вечер.

Марджери попыталась вскочить, но крепкая рука графа не позволила ей подняться.

— Ты же хочешь, верно?

— Нет, не хочу! — Она попробовала вырваться, но граф был силен — и не слишком пьян, чтобы ослабеть.

— Мне нравится, когда сопротивляются.

— Отпустите! — потребовала Марджери. — Отпустите немедленно!

Свободной рукой он сорвал с нее простыню. Потом его ладонь зашарила по ее бедрам, он жадно уставился на наготу Марджери. Она внезапно застеснялась — в таком-то положении! — и прикрылась руками.

— Ага, — довольно пробормотал граф, — робкая.

Она понятия не имела, как избавиться от его домогательств.

Резким движением он схватил ее за запястья и опрокинул навзничь, спиной на матрац.

Пока она приходила в себя от этого рывка, которого никак не ожидала, Суизин взобрался на кровать и улегся на Марджери. Весил он немало, и у него скверно пахло изо рта. Своей изувеченной рукой он стиснул ее грудь.

— Убирайтесь, не то я закричу, и все узнают! — Голос Марджери норовил сорваться на визг.

— А я скажу, что ты меня соблазнила, — осклабился граф. — И поверят мне, а не тебе.