Юрий Овсянников - Ради братий своих… (Иван Федоров)

— Встань, Иван! Ты исправно служил мне верой и правдой. Мы довольны твоими печатными книгами… Знаю о горе твоем. Понимаю его, как отец понимает горе детей своих… Уповай на бога, Иван… А тебя гордыня обуяла…

Федорову показалось, что черные фигуры, стоявшие вокруг, приблизились к нему.

— Я — царь, твой государь, все дни в покаянии провожу, молю заступничества за всех вас, грешных. Гляди, раб…

Царь откинул капюшон, и Федоров увидел у него на лбу синее пятно…

— Всю ночь поклоны бью, а ты, смерд?

Теперь кольцо черных фигур стало еще уже.

— И жена с дитем умерла. Все за грехи твои, за гордыню, — голос царя стал громким, рокочущим. — А кто ты есть? Никто, червь земной… В монахи идти небось не захочешь… Честолюбив… Диаконом быть не можешь. Трудиться для блага моего теперь тебе тоже не положено… Так кто же ты?..

Иван Васильевич тяжело откинулся на спинку трона. По его бледному лицу ползли крупные капли пота. Он прикрыл глаза и застыл так. В палате стояла глубокая тишина, только сквозь дверь доносился глухой гул голосов. Наконец он очнулся.

— Оставьте нас…

И вмиг палата опустела, точно черные фигуры ушли сквозь стены.

— Подойди ближе, Иван… Вот так… Посмотри, Иван, в глаза… Будешь ты мне служить верой и правдой? Не переметнешься, как Курбский, к врагам моим?..

Глаза царя жгли Федорова, но он выдержал этот взгляд. Не было за ним вины.

— По закону нашему не можешь ты, вдовый, не приняв пострига монашеского, книги священные печатать… Может, в другое время взял бы я этот грех на себя, да врагов у тебя много. Самостоятелен, на язык остер… А книги твои государству нашему нужны, ох как нужны сейчас… Вот почему решил я послать тебя, холопа нашего, в Литву, к гетману Ходкевичу…

— Великий государь, не мыслил я…

— Молчи, раб. Поедешь и там будешь печатать русские книги. Пусть знают в Литве о милосердии русского царя. Только я, просвещенный и справедливый русский царь, могу принести им мир, покой и спасение от ереси. Народ литовский так должен думать, и ты поможешь мне в этом. Ступай и готовься к отъезду. Указ наш получишь завтра.

Уже у самых дверей его вернул голос царя:

— Помни, верный раб мой, клятву дал мне служить верой и правдой…

— Великий государь, ради братий своих, ради народа своего…

И вдруг царь встал и на цыпочках начал подкрадываться к жужжащей на оконнице мухе. Быстрый, короткий взмах руки — и мертвая муха упала на пол.

— Вот, — он ткнул носком сапога в сторону упавшей мухи, — мои враги, а это, — Иван Васильевич поднял руку, — моя сила, моя власть, моя опричнина. Запомни это… — он засмеялся. — А сейчас ступай… Пора к вечерне. Пойдем покаемся во грехах наших и помолимся…

Назавтра, вручая Федорову царский указ, молодой опричник передал еще и государево повеление — поспешать в отъезд без промедлений.

Летописи подробно сообщают о походах царя, его поездках на богомолье, о строительстве новых храмов, об изменах и казнях. А началу книгопечатания в России посвящена всего одна строка. Так откуда же мы знаем об Иване Федорове, его друзьях, помощниках, о его работе?

Из позднейших летописных записей, из заметок иностранцев, служивших в Москве уже после отъезда Федорова, из письма Барберини. Но в первую очередь от самого Федорова.

Начиная с «Апостола», первый экземпляр которого, поднесенный царю, хранится сейчас в Историческом музее, Федоров пишет для каждого издания особое послесловие — своеобразное послание читателям и потомкам.

Вот, например, что рассказывает первопечатник в своем первом послании на страницах с 532 по 534 «Апостола»:

«…По повелению благочестивого царя и великого князя Ивана Васильевича всея великия России самодержца и по благословению преосвященного Макария Митрополита всея Руси многие церкви воздвигались в царствующем граде Москве и по окрестным местам и по всем городам царства его, особенно же в новокрещенном месте, в городе Казани и в пределах ее. И все эти святые храмы благоверный царь украшал чтимыми иконами и святыми книгам… И потому благочестивый царь и великий князь Иван Васильевич всея Руси повелел покупать святые книги на торгу и полагать их во святых церквах — псалтыри, евангелия, апостолы и прочие святые книги. Но из них мало оказалось годных, остальные же все искажены несведущими и неразумными переписчиками, а иные оттого, что пишущие оставляли их без исправления. И это стало известно царю, и он начал размышлять, как бы издать печатные книги, как у Греков в Венеции, и в Италии, и у прочих народов… И так возвещает мысль свою преосвященному Макарию, Митрополиту всея Руси. Святитель же, услыхав, весьма обрадовался… И так, по велению благочестивого царя и великого князя Ивана Васильевича всея Руси и по благословению преосвященного Макария Митрополита начинали изыскивать мастерство печатных книг в год 61-й восьмой тысячи (1553); в 30-й год (1563) царствования его благоверный царь повелел устроить на средства своей царской казны дом, где производить печатное дело.

И, не жалея, давал он своих царских сокровищ делателям диакону церкви Николы Гостунского Ивану Федорову да Петру Тимофееву Мстиславцу на устройство печатного дела и на их обеспечение до тех пор, пока дело их не пришло к завершению. И начали печатать впервые эту святую книгу… в год 7070 первый (1563) апреля 19-го… Окончены же были в год 7070 второй (1564) марта в первый день при архиепископе Афанасии, Митрополите всея Руси, в первый год святительства его…»

Второе послание — к «Часовнику» — короче, но столь же конкретно: «…Напечатана эта книга… подвигом и прилежанием, трудами и изысканием диакона Николы чудотворца Гастунского, Ивана Федорова да Петра Тимофеева Мстиславца…»

К сожалению, «Часовник» до наших дней сохранился всего в пяти экземплярах. Говорят, что еще один экземпляр был в библиотеке известного деятеля русской культуры С. Дягилева, но где он сейчас — так никто и не знает.

Сам по себе этот грустный факт тоже может поведать о многом. Несомненно, что «Часовника» было напечатано больше, чем «Апостола» (ведь как-никак было два издания), а сохранилось намного меньше. Значит, «Часовник» приходил в негодность быстрее «Апостола». Это могло быть только потому, что им часто и подолгу пользовались. По нему учились грамоте. А если экземпляры двух изданий исчезли почти без следа, значит и тяга к знаниям, к грамоте была велика.

О своих последних месяцах жизни в Москве печатник поведал значительно позже, в послесловии к книге 1574 года: «…По причине великих преследований, часто испытанных нами, не от самого государя, но от многих начальников и духовных властей и учителей, которые по зависти возводили на нас многие обвинения в ереси, желая добро обратить во зло и дело божие вконец погубить, как это обычно для злонравных, невежественных и неразвитых людей, которые ни в грамматических тонкостях навыка не имеют и духовным разумом не наделены, но без основания и напрасно распространили злое слово. Ибо такова зависть и ненависть, сама измышляющая клевету и не понимающая, куда идет и на чем основывается. Эти обстоятельства привели нас к изгнанию из нашей земли и отечества и от нашего рода и заставили переселиться в иные незнаемые страны».