Вениамин Шалагинов - Конец атамана Анненкова

В Славгородском и Павлодарском уездах анненков-цы без суда и следствия убили 1667 человек. А потом в Татарск на железнодорожную развилку вслед за маршрутом с лошадьми и французскими мортирами потянулись десятки теплушек с новобранцами. Страхом и шомполами Анненков выгонял их из деревень, забривал, ставил под черное знамя.

Одиннадцать тысяч душ!

27 июня 1919 года приказом N 147 Анненков объявил нижеследующий приказ генерала Деникина, именовавшего себя главнокомандующим вооруженными силами на юге России:

«Беспримерными подвигами добровольческих армий кубанских, донских, терских казаков и горских народов освобожден юг России, русские армии неудержимо движутся вперед, к сердцу России. Спасение нашей Родины заключается в единой верховной власти и нераздельном с ним едином верховном командовании. Исходя из этого глубокого убеждения, отдавая свою жизнь служению горячо любимой Родине и ставя превыше всего ее счастье, я подчиняюсь адмиралу Колчаку как верховному правителю русского государства и верховному главнокомандующему русскими армиями. Да благословит господь его крестный путь, да дарует спасение России!»

Объявляя деникинский приказ «для самого широкого и быстрого распространения», диктатор Семиречья не боится выказать свою зависимость от союза Деникин - Колчак, он поддерживает и разделяет идею консолидации контрреволюционных сил. Между тем тот же Болдырев наделял Анненкова чертами «чистого абсолютиста», не признававшего над собой ничьей и никакой власти. С одной стороны, маленький ландскнехт, готовый к найму, с другой, - вожак атаманщины с девизом: «На небе - бог, на земле - атаман».

По убеждениям другого «деятеля белого движения» Г. Гинса, самостийный Анненков воскрешал своей фигурой определенные черты собирателя Запорожской сечи 7.

Верно ли все это?

Передо мной 397 листов анненковских приказов, отпечатанных типографским способом, - пожелтевшие страницы в заплатках реставраторов, напоминающие своим цветом бакалейные кульки лавочников поры нэпа. Толстая крученая нитка собрала их в отдельный том. По нижней кромке многих приказов - рукописная строка: «Тождественность и достоверность документа подтверждаю. Анненков».

Что думал он, перечитывая свои приказы вкамере следователя? Видел ли себя в прошлом неограниченным властелином, свободным от чужого диктата, зависимости и подчинения?

Очень сомнительно.

В заголовок своих мемуаров он вынес одно слово: «Колчаковщина». И этим все сказано. Он сам приковал себя к колеснице омского ставленника интервентов, был колчаковцем,монархистом чистейшей воды. Папуша его приказов - веское и доказательное тому подтверждение.

О чем бы ни решали в Омске - о военно-полевых судах, о добровольцах, о денежном обращении - и кто бы ни решал - сам Колчак, его Государственный совет, главный интендант или даже главный священник, - все это с чуткостью мембраны воспринималось штабом Анненкова, становилось приказом, типографской буквой, и на верблюдах, на лошадях отправлялось эстафетой во все уголки Семиречья.

- Но ведь Анненков не принял от Колчака предложенного ему генеральского чина? - возразит читатель, знакомый с процессом по сообщениям печати. - Разве это не жест неприязни и самостоятельности?

Нет, конечно.

Как выяснилось на суде, в отказе Анненкова было меньше всего борьбы и вызова. Он попросту колебался. Звонок Иванова-Ринова из ставки прозвучал в его штаб-квартире в один из первых дней диктатуры Колчака и мог означать только одно: приглашение в опричники.

Анненков, воздержавшийся от поздравительной депеши в адрес «искателя трона», выжидал, присматривался и, растерявшись от неожиданного благодеяния, ответил «крылатой» бравадой:

- Я бы хотел получить генеральский чин из рук государя императора.

- Ну, а позже? - спрашивали Анненкова в суде. - Вы отвели милость Колчака, а позже? Кто же сделал вас генералом?

- Колчак.

- Не странно ли, однако? Вы уклоняетесь от традиционной, по вашему выражению, обязанности поздравить Колчака с приходом к власти, а он открывает для вас двери своего генералитета?

- Я не был один. Поздравлений не прислали также атаманы Дутов и Семенов… Но обстановка прояснилась, и… пришлось…

- Что именно?

- Послать поздравления.

- Это сделали все трое?

- Насколько мне известно, да.

Не только переиздания приказов Колчака, но и все другие, собственно анненковские, сочинения, что собрались в отдельном приказном томе, говорили суду о том, что Анненков плыл в общем фарватере контрреволюции, сибирской и несибирской. Он словом и делом утверждал объявленную «верховным правителем всея России» политику беспредельного, а порой и бессмысленного белого террора и даже разъяснял политическое «кредо» Колчака, изложенное в приказе от 5 мая 1919 года: «Правительство идет по пути, указанному адмиралом Колчаком при его вступлении в управление», сказавшему тогда, что он «не пойдет ни по пути реакции, ни по гибельному пути партийности»…

Анненков приказом запретил пьянство в отряде. Но дурнохмельный самогон и после этого лился рекой. Тогда последовал другой приказ: замеченных в пьянстве судить военно-полевым судом не за пьянство, а за неисполнение приказа атамана. Он пытался изводить курильщиков опиума, расстреливал кокаинистов. Крайние меры шли от чувства страха перед растущим напором красных войск.

У красных, по ту сторону фронта, гарантии порядка и законности считались условием победы. Там жила и повелевала страстная ленинская мысль - убеждение: «Чтобы до конца уничтожить Колчака и Деникина, необходимо соблюдать строжайший революционный порядок, необходимо соблюдать свято законы и предписания Советской власти и следить за их исполнением всеми» 8. Анненковщина же была понятием несовместимым с законом. Нагнетая атмосферу всеобщего страха и трепета, Анненков закрывал глаза на «проделки» подчиненных. «Атаманцы балуют», «атаманцы гуляют» - говорили в народе. И это значило - потеха, злорадное шутовство по поводу страданий человека, нередко трагических по своему исходу.

Для некоторых особей из этого стада смерть постороннего- пастуха, пахаря, жницы, ребенка - уже не была смертью, не печалила, не пугала и даже не останавливала внимания тем, что это была именно смерть,последний вздох, последний взгляд, земля, прах. Она лишь служила им предметом забавы, продолжением и дополнением утех и увеселений, способом управлять другими.

Из всего, что я прочел и услышал об этой стороне дела, я воспроизведу здесь только вот эти слова, эту часть судебного процесса.

Лебонт,полковой артельщик одной из анненковских частей, свидетель: Первая рота рассказывала: «Мы ее повели и утопили. Лезь, - говорим, - в прорубь, а она смеется».