Петроний Аматуни - Избранные сочинения в трех томах. Том 2. Если б заговорил сфинкс

Вот, доложу вам, ситуация — чихать в промокашку… Виноват, это уж я перенял у попугайчика, а писатель не должен чужими словами говорить, а тем более писать…

Короче говоря, на траве, облокотясь на камень, у неглубокого обрыва полулежал… нет, не сам Гошка, а его деревянная статуя! И до того ловко сделанная, будто это сам Гошка, только одеревеневший. Понятно я излагаю свои мысли или нет? Я бы, возможно, даже испугался на месте Тюли-Люли от такого поразительного сходства.

Но Тюля-Люля пророкотал нечто нечленораздельное, потом сказал на чистейшем английском языке „ол райт“ и прильнул к груди деревянной фигуры: внутри её глухо, но различимо что-то издавало: тук… тук… тук…

В этот момент Тюля-Люля увидел Папу, возившегося в кустарнике шагах в десяти, немедленно подлетел к нему и быстро-быстро заговорил:

— Устами младенца глаголет истина! Папа изредка отдыхает… Научатся люди жить по пятьсот лет… — Он от волнения вновь заговорил готовыми фразами. — Дошло? Тут веток пруд пруди. Здесь… Там… Чихать в промокашку! Папам я…

— Тюля-Люля! — прошептал Папа, бледнея. — Я чувствую, ты нашёл… его?..

Попугайчик кивнул, помахал крылышками и устремился к деревянной фигуре. Папа — за ним.

Не прошло и получаса, как деревянную статую Гошки с необходимыми предосторожностями, с помощью Петра, Бутончика, Якова Германовича и ещё нескольких ребят, оказавшихся в кабинете начальника пионерской дружины „Алмазная“, доставили в поликлинику Артека и сразу положили на стол в рентгенкабинете.

— Случай не совсем типичный, — признался Главный врач в беседе с рентгенологом, — но удивляться в наш век нельзя ничему… Одеревенение конечностей бывает в пожилом возрасте, правда, не столь откровенное.

— И всеобщее! — добавил рентгенолог.

Деревянного Гошку подвесили на особых лямках позади экрана, рентгенолог с Главным врачом сели перед экраном, а остальные кто как пристроился за ними.

Папа почему-то скомандовал „Абзац“» — как он это делал, когда диктовал машинистке, но рентгенолог послушно кивнул и включил аппаратуру. В наступившей темноте на бледном экране все увидели Гошкину фигуру почти в разрезе, и Главный врач удивлённо произнёс:

— Сердце! Пульс слабый… А ну, пожалуйста, коллега, глянем в черепную коробку…

Глянули в коробку — мозги находятся там, где им и положено находиться, только шевелились еле-еле. Остальные органы почти не просматривались.

— Тэк-с, — повеселел Главный врач, когда выключили аппаратуру и в кабинете вспыхнул яркий свет. — Это он! Положите его сюда, на стол… Тэк-с, коллега, что вы предлагаете? Пока энцефалос, то есть мозг, жив — живёт и человек. И можно рассчитывать на физиотерапию!

Они перешли на латынь, а ребята и Яков Германович склонились над Гошкой.

— Килограммчик, — заплакала Бутончик. — Ты же такой хорошийм Скажи нам, что с тобой приключилось?

Высморкались Папа и Яков Германович, запричитали вполголоса ребята, а Пётр, наклонившись к Гошке, гладил его по голове и приговаривал:

— Эх ты, Килограммчик, ну зачем пугать нас? Оживись, я тебя очень и очень прошу! Мне так плохо будет без тебям Ну кто тебя обидел? Скажи, Гошенька… Мокей из него котлету сделает!

И тут произошло чудо: глаза у Гошки вдруг раскрылись, и крупные слёзы потекли по его деревянным щекам, потом стало оживать лицо, а когда зашевелились губы, все услышали, как Гошка тихо, но отчётливо произнёс:

— Ребята… Вы же не знаете… Я плохойм Это я подвёл Петра и всю дружину…

— Да о чём ты, Гошенька?! — прервала его Бутончик. — Главное, что ты жив и снова с нами!

— Я готов ещё раз пережить ту беду, — сказал Пётр, — лишь бы ты, Гошка, опять стал здоров!

Гошка заплакал и… очеловечился совсем — от макушки до кончиков пальцев на ногах.

— Сын! — воскликнул Папа.

— Чихать в промокашку! — заорал Тюля-Люля, и Гошкам встал на ноги.

Главный врач, осмотрев ожившего Гошку, обратился к рентгенологу:

— Как видите, коллега, случаи самоизлечения наблюдаются и теперь! Прекрасная тема для диссертации, что скажете?

— Великолепная, доктор, великолепная! Это бенефициум для нас, то есть благодеяние…

— Гошка! — сказал ГС, утирая слёзы. — Я рад, что ты пропал… и нашёлся!

— О’кей! — радостно воскликнул Джон, обнимая своего друга. — Ты знаешь, Гошка, мой фильм не получился…

— Почему? — огорчился Килограммчик.

— Я снимал часы Абсолюта, а киноплёнка не воспринимает ничего, если ты нарушаешь правила, и на ней ничего нет! Пу-сто-та…

В кабинете Якова Германовича смущённо заседал совет дружины «Алмазная». Почему смущённо? Да потому, что на повестке дня стоял колючий, словно кактус, вопрос о Гошке… Том самом, что напугал всех своим исчезновением, затем вызвал всеобщую радость, когда нашёлся, а потом поверг в растерянность признанием, что это он, и сознательно , подвёл свой отряд, а фактически — всю дружину.

Добро бы случайно, а то ведь преднамеренно! А кому хочется говорить вслух о том, что в твоём коллективе завёлся подобный тип? И закрыть глаза тоже нельзя, потому что об этой истории идут разные слухи, и они даже искажают её.

Вот и сидят члены совета дружины, мнутся, не зная, с чего начать. Такое бывает и у взрослых. Те в сходных ситуациях оправдываются: дескать, вопрос щекотливый, и меня это крайне удивляет. При чём тут щекотка?

Но как бы то ни было, сидели члены совета и помалкивали. Молчание было всеобщи, и оно явно затягивалось.

Тогда Гошка попросил слова саам.

— Ты? — удивилась старшая пионервожатая Оля. — Но ведь мы же тебя обсуждаем…

— А если никто не хочет? — резонно заметил Гошка. — Обсуждать — это значит обмениваться мнениями. Так? Ни у кого его нет, а у меня уже созрелом.

Глянув на Якова Германовича, невозмутимо сидевшего в углу кабинета, и не найдя в его взгляде ни одобрения, ни сомнения, Оля пожала плечами и повернулась к председателю совета Ане из Новосибирска: мол, как ты считаешь нужным, так и поступай.

— Ладно, — разрешила Аня. — Излагай…

— Я вот, ребята, глубоко проанализировал свои действия и пришёл к мнению, что меня надо простить.

— Надо?! — удивился Костя из Курска.

— Я хотел сказать «можно», — нехотя поправился Гошка, — но случайно подвернулось другое слово…

— Допустим, как поётся в вашей песне, сказал харьковчанин Павло. — А где обоснование?

— Во-первых, — ответил Гошка, — я сильно раскаиваюсь, что заметно по моему похудевшему виду; во-вторых, я нашёлся и тем самым избавил всех от забот и ответственности…

— А вот и нет! — вспыхнул Павло. — Если б ты не нашёлся, а пропал совсем, тогда, наоборот, иное дело: мы бы тебя простили.