Петроний Аматуни - Избранные сочинения в трех томах. Том 2. Если б заговорил сфинкс

Много труда приложил Петр, пока поступил в Ростовское ФЗУ связи на отделение монтеров, пока окончил его и стал работать на Батайской электроподстанции. Зато понял, что значат в жизни человека знания!.. Скорей всего, сейчас не ладится у него с полетами не потому, что он неспособный, а оттого, что он чего-то недопонял, а кое-чего, пусть даже мелочь, и вовсе не знает. А раз это так — надо все снова повторить, поучиться и постараться тоньше сообразить, что к чему, — тогда и на лад пойдет…

Его размышления прервало появление инструктора. Дядечко вошел тихо, махнул рукой дневальному, чтобы тот не поднимал шума, и сразу направился к койке Абрамова. Увидев, что Петр не спит, тихо произнес:

— Пойдем покурим…

Абрамов оделся, как по тревоге, и вышел вслед за инструктором. Ночь была ясная и теплая. Вдали, напротив общежития, темнел силуэт большого ангара тяжелых самолетов, а левее, один за другим, виднелись ангары для школьных У-2.

Сели в курилке, возле железной бочки, врытой в землю, — общей «пепельницы». Дядечко закурил, и серые клубы дыма окутали его задумчивое лицо — ветра не было. Абрамову стало жарко: он понимал, что инструктор не зря пришел в такую пору…

Сперва помолчали.

— Не спишь? — спросил Дядечко, будто в этом можно было усомниться.

— Не идет сон, — вздохнул Петр.

— И я не сплю.

Снова помолчали.

— Ну, и в чем причина, по-твоему? — спросил Дядечко.

Петр понял.

— Не знаю я многого, — откровенно признался он. Вот вы говорите: на посадке крены надо исправлять не элеронами, а рулем поворота.

— Так. Правильно говорю.

— Но я не могу слепо выполнять это, мне прежде надо понять! Скажем, руль поворота служит для того, чтобы поворачивать нос самолета вправо или влево. Крены же исправляют элеронами…

— Ты пойми и другое: на посадке скорость мала, и элеронов как бы не хватает для исправления, ну, предположим, правого крена… Так? Но ты быстро даешь левую ногу, и от этого поворачивает нос влево, а правое крыло забегает вперед и приобретает при этом большую скорость; в нем возрастает подъемная сила, и крен устраняется, — горячо заговорил Дядечко и, наклонившись к светлому квадрату земли возле окна, стал чертить на песке спичкой. — Смотри сюда…

Беседа затянулась, но Абрамов не замечал, как проходило время. Суть физических явлений, происходящих при посадке самолета, благодаря умелым объяснениям Дядечко становилась все более ясной. Вдруг Петр рассмеялся.

— Понял! — весело и счастливо воскликнул он.

Повеселел и Дядечко.

— А почему раньше скрывал, что знания твои слабоваты?

Петр не ответил и отвернулся.

— Гордый! — ласково произнес Дядечко и, положив ему руку на плечо, попросил: — Расскажи о себе…

Петр охотно исполнил его просьбу. Дядечко внимательно слушал.

— А теперь стыдно мне, — с горечью закончил Абрамов.

— Во многом ты и сам виноват: вовремя не хотел учиться… Теперь исправляй, тогда не будет стыдно. Ясно?

— Ясно, товарищ инструктор.

— Значит, договорились, — сказал Дядечко и встал. — Иди спать. С завтрашнего дня буду тебе и по теории помогать… Ученье — свет, брат, так-то!

Петр, смущенно окинув инструктора добрым взглядом, улыбнулся:

— Спасибо, товарищ инструктор.

С того дня дела у Абрамова пошли хорошо. В декабре 1937 года он отлично окончил летную школу. Но свои рулежки и полеты с Дядечко помнил, потому что это было его первое испытание, и если бы он тогда спасовал, не ходить бы ему в летчиках…

В 1928 году Илья Дорохов работал мотористом на военном аэродроме. В глубине души он считал себя неудачником: стремился стать летчиком, но в летную школу его не принимали, потому что не хватало образования. И пришлось учиться на моториста.

Конечно, работа моториста тоже интересная, всегда имеешь дело с передовой техникой, но… одним словом, это «но» легко понять без особых объяснений.

Трудился Илья исправно, начальство не жаловалось и ставило его в пример другим, за то что он неустанно занимался самообразованием.

— Хороший авиационный техник будет! — говорили о нем инженеры.

Илья уже привык к этой мысли, и со временем надежда стать летчиком поблекла настолько, что он уже не верил в нее. Но полетать пассажиром очень хотелось. Да и обидно было: служит в авиации, а ни разу еще от земли не отрывался — только в мыслях, грезах!

Служил в той части летчик Лазарев. Славился он своим высшим пилотажем и озорством. По этой причине не каждый из работников наземных служб решался летать с ним.

Однажды Илью назначили обслуживать самолет Лазарева. Машина была новая. Дорохов быстро справился с делом, тем более что двукрылого разведчика Р-1 он знал прекрасно.

Подошел Лазарев. Выслушал доклад моториста и залез в переднюю кабину. И тут Илью словно кто за язык потянул. Он торопливо, скороговоркой произнес:

— Взяли бы меня с собой!

— Ты и так, наверное, много летаешь?

— Да ни разу в жизни еще не летал, представления не имею…

Лазарев оглядел долговязую фигуру моториста и милостиво разрешил:

— Валяй, садись, любитель авиации. Так и быть, возьму на полполета.

Обрадованный, Илья, не задумываясь над тем, что могло означать «полполета», залез во вторую кабину.

Лазарев запустил мотор, прогрел его и порулил на старт. Оторвались от земли, как положено, легко и точно выдерживая направление, после взлета перешли в набор высоты.

Илья беспрестанно крутил головой, с любопытством осматривая землю, на которой все уменьшалось с каждой секундой. «До чего же просто, — с удовлетворением подумал он. — Летишь себе и поплевываешь вниз…» Решил и в самом деле плюнуть за борт; наклонился вправо, но сильная струя воздуха ударила в лицо. Илья воздержался и усмехнулся: в полете плевать не полагается! Этот первый практический вывод, сделанный им в воздухе, развеселил его. Полет стал восприниматься как увлекательная воздушная прогулка.

Вдруг земля метнулась вправо и стала вертикально, стеной! Мотор стих, Илью вдавило в сиденье и прижало к левому борту, в глазах помутилось, а ноги похолодели. Земля завертелась вокруг, потом неожиданно очутилась впереди и бешено понеслась навстречу, а когда удар казался неизбежным, хотя все на ней оставалось по-прежнему маленьким, она плавно стала уходить куда-то под самолет, мотор снова ревел вовсю, а под колесами голубело небо.

И началось!.. То вой и рычание мотора, то тишина и тонкий свист ветра, то необъяснимая тяжесть во всем теле, то вдруг сменяющая ее необыкновенная легкость — вся эта мешанина острых, не знакомых доселе ощущений и звуков лишила Илью самообладания.

В ужасе ухватился он руками за сиденье и закрыл глаза, чувство неотвратимости катастрофы не покидало его. Погибать неизвестно как и во имя чего было страшно…