Стефания Аучи - Львы Сицилии. Сага о Флорио

Рассвет проникает сквозь щели в дверях и рассеивает темноту. Золотой свет — предвестник надвигающейся осени. Иньяцио поеживается от холода: спина и шея у него затекли, в волосах полно соломы. Он осторожно будит Викторию.

Паоло уже встал. Он ворчит, а Джузеппина баюкает плачущего малыша.

— Нужно вернуться домой, — решительно заявляет она. — Винченцо надо переодеть, и вообще, я не собираюсь оставаться здесь. Неприлично это!

Паоло ворчит, распахивает дверь: в сарай врывается солнце. Дом уцелел, и сейчас, на рассвете, они видят кругом мусор и куски черепицы. Но, главное, дом стоит, на его стенах нет трещин. Она шепотом благодарит Бога. Можно вернуться домой.

Следом за Паоло к дому идет Иньяцио, за ним — Джузеппина. Он чувствует ее нерешительную поступь, готовый в любой момент помочь.

Они переступают порог. На кухне повсюду разбитая посуда.

— Пресвятая Богородица, вот горе-то! — Джузеппина крепко держит младенца, который раскричался не на шутку. От ребенка пахнет прокисшим молоком. — Виктория, помоги мне! Прибери здесь, я не могу одна. Шевелись!

Девочка, отставшая от всех, входит в дом. Ищет теткин взгляд, но та не смотрит в ее сторону. Плотно сжав губы, девочка принимается собирать осколки. Она не будет плакать, не должна.

Джузеппина идет по коридору, куда выходят спальни. Каждый ее шаг — это стон, от которого сжимается сердце. Ее дом, ее гордость, полон мусора и обломков. Понадобится несколько дней, чтобы навести здесь порядок.

Она заходит в комнату и первым делом моет Винченцо. Кладет его на перину, чтобы помыться самой. Малыш резвится, пытаясь схватить себя за ножку, и заливается радостным смехом, когда у него получается.

— Ангел мой, — говорит она ему. — Любовь моя!

Винченцо — ее сокровище, ясная звездочка. Тот, кого она любит больше всего на свете.

Джузеппина надевает домашнее платье. На плечах все та же шаль, концы которой она завязывает за спиной.

Паоло заходит в комнату в тот самый момент, когда она кладет сына в колыбель.

Он распахивает окно. Октябрьский воздух врывается в комнату вместе с шелестом деревьев — буковая роща уже краснеет у гор. Сорока трещит в огороде, за которым ухаживает сама Джузеппина.

— Мы не можем оставаться здесь, в Пьетралише, — говорит Паоло.

— Почему? Дом ненадежен? Где-то трещины? — Джузеппина застывает с подушкой в руках.

— Крышу надо починить, но дело не в этом. Мы должны уехать отсюда. Из Баньяры.

Джузеппина не верит своим ушам. Подушка падает у нее из ее рук.

— Почему?

— Потому. — Голос Паоло звучит так, что сомнений не остается: за этим лаконичным ответом стоит твердое решение.

— Как? Уехать из моего дома? — Она смотрит прямо перед собой.

— Из нашего дома.

Из нашего дома? Джузеппина стоит перед мужем, стиснув зубы. Это мой дом , думает она с обидой, мой, это мое приданое, а ты и твой отец всегда хотели денег, много денег, и все вам было мало… Джузеппина прекрасно помнит бесконечные споры о приданом, которое хотели получить за нее Флорио. Чего стоило угодить им! Она-то вовсе не хотела замуж. И вот теперь он решил уехать? Почему?

Нет, нет, зачем ей знать? Она выходит из комнаты, бежит по коридору, подальше от этого разговора.

Паоло идет за ней.

— На стенах трещины, с крыши упала черепица. Если тряхнет еще раз, все посыплется нам на голову.

Они входят на кухню. Иньяцио сразу все понимает. Ему известны приметы надвигающейся бури, и сейчас она неминуема. Кивком он отсылает Викторию прочь, та бежит к лестнице, на улицу. Иньяцио отступает в коридор, но остается за порогом: он боится резкости Паоло и гнева невестки.

Из этой ссоры не выйдет ничего хорошего. У них никогда не выходит ничего хорошего.

Джузеппина берет веник, чтобы подмести муку.

— Так почини, ты глава семьи. Или найди работников.

— Я не могу сидеть дома и следить за работниками, у меня нет на это времени. Если я не выйду в море, нам нечего будет есть. Я курсирую с товаром между Неаполем и Палермо, но я не хочу всю жизнь быть бедняком из Баньяры. Я хочу достичь большего — ради себя, ради своего сына.

У нее вырывается восклицание — что-то между презрением и грубым смешком.

— Ты всегда останешься бедняком из Баньяры, даже если пробьешься ко двору Бурбонов. Думаешь, деньги смогут тебя изменить? Ты плаваешь на судне, купленном в складчину с зятем, а он обращается с тобой хуже, чем с прислугой.

Джузеппина возится с посудой.

Иньяцио слышит стук тарелок друг о друга. Видит порывистые движения невестки, ее согнувшуюся над лоханью спину.

Он понимает ее чувства: злость, растерянность, испуг. Тревогу.

Он испытывает то же начиная с прошедшей ночи.

— Мы должны уехать в ближайшее время. Нужно предупредить твою бабушку, что…

Тарелка летит на пол.

— Я никуда не уйду из своего дома! Даже не думай!

— Твой дом! — у Паоло готово вырваться крепкое словцо. — Твой дом! Ты все время твердишь об этом, с тех пор как мы поженились. Ты, твои родственники, твои деньги! Я, я содержу тебя, ты живешь на заработанное мною!

— Да. Это мой дом, он достался мне от родителей. Ты и мечтать не мог о таком. Жил на сеновале у своего зятя, забыл? Ты получил дукаты от моего отца и дяди, а теперь решил уехать отсюда?

В гневе она швыряет на пол медную кастрюлю.

— Я никуда не поеду! Это мой дом! Крыша сломана? Починим! Без тебя починим, ты же всегда в море! Уезжай, уходи, куда хочешь. Мы с сыном останемся в Баньяре.

— Нет. Ты моя жена. Сын мой. Будешь делать то, что я велю. — Тон у Паоло ледяной.

Джузеппина бледнеет.

Она закрывает лицо фартуком, бьет себя по лбу кулаками в бессильной ярости, требующей выхода.

Иньяцио хотел бы вмешаться, успокоить ее и брата, но не может, не должен, поэтому отводит взгляд, сдерживается.

— Негодяй, хочешь отнять у меня всё? Всё! — рыдает Джузеппина. — Здесь моя тетя, бабушка, могилы моего отца и моей матери. А ты, ты ради денег хочешь, чтобы я пожертвовала всем? Что ты за муж такой?

— Прекрати!

Она не слушает его.

— Нет, говоришь? Нет? Куда мы поедем, черт возьми?

Паоло смотрит на осколки глиняной тарелки, отодвигает один носком ботинка. Он ждет, пока рыдания жены стихнут, прежде чем ответить.

— В Палермо, где мы с Барбаро открыли лавку пряностей. Это очень богатый город, с Баньярой не сравнишь!

Он подходит, гладит жену по плечу. Неловкий, грубоватый жест, но в нем робкое проявление заботы.

— Кроме того, в порту живут наши земляки. Тебе не будет там одиноко.

Джузеппина стряхивает руку мужа.

— Нет, — рычит она. — Я не поеду.

Тогда светлые глаза Паоло каменеют.

— Нет — это говорю я. Я твой муж, и ты поедешь со мной в Палермо, даже если придется тащить тебя за волосы до самой башни короля Рожера. Собирай вещи. На следующей неделе мы уезжаем.