Павел Загребельный - Шепот

- Вернулся? Но ведь он… - Кларк звякнул ключиками от машины, висевшими на тоненькой цепочке, махнул ими через плечо, на выход, показывая туда, где должна была висеть доска из белого мрамора.

- Он жив, - сказала служанка.

- Что ж, - уже спокойно промолвил майор, - тем хуже для него. Передайте вашей хозяйке о кей!

Он повернулся, чтобы уйти, и уже шагнул к выходу, как наверху хлопнула дверь и чьи-то ноги быстро зачастили по ступенькам вниз. Кларк остановился. Знал, чьи это ноги. Стоял, не озираясь, ждал, пока Гизела подбежит к нему, ждал слез, горячего шепота, беспорядочных слов… Она действительно подбежала, дернула его за плечо, зашептала ему в лицо гневно и презрительно:

- Зачем приехал? Чего тебе надо в этом мирном немецком доме? Теперь я уже не беззащитная женщина - я жена! Мой муж вернулся! Слышишь? Вернулся! А ты… Вы все! Вы привыкли… Эти ваши мундиры!…

- Но Гизела, ведь я… - промурлыкал Кларк, - ведь я ничего не…

- Довольно, довольно, довольно, - все так же гневно прервала она его й затолкала в плечи к выходу. - Уходи прочь из моего дома! Я не могу! Не…

- Ну хорошо, - сказал майор, - я понимаю… Но это пройдет. Если бы ты сама могла добраться до нашего танцевального уголка, то я бы и не заезжал за тобой. Но ведь… За тобой заехать дня через два или просто ждать тебя там?

- Не смей! - гневно выдохнула она, и Кларк окончательно убедился, что эта женщина ему нравится. Конечно, это абсолютно нелепое приключение для такого человека, как он, который никогда ничего подобного не переживал, но что поделаешь, видно, рано или поздно каждый должен перейти через полосу увлечения.

Когда Гизела открыла дверь в комнату мужа, она натолкнулась на два настороженных взгляда побледневших от решимости (или испуга) мужчин и еще заметила небрежно спрятанный под мужниной подушкой пистолет, а когда перевела глаза на восточного приблуду, то и у него легко заметила оружие, ибо он как засунул пистолет в карман, так и не вынимал оттуда правой руки.

- Все обошлось, - чуть презрительно усмехнувшись, спокойно молвила Гизела.

- Но кто это был? - слабым голосом спросил Кемпер.

- Американский майор. Видно, из военного управления.

- Что ему надобно - не сказал?

- Просто приехал вынюхивать. Наверное, донесли, что ты вернулся. - Она еще раз взглянула на украинца и мстительно добавила: - Да еще не один…

- Я вернулся на родную землю, - напыжился Кемпер. - Да и в конце концов, кому какое дело…

- Они могут поинтересоваться, где ты так долго был,

- В советских лагерях.

- А твой коллега?

- Он убежал от советского режима в свободный мир.

- Не забывай, что американцы - союзники Советов.

- Собака и кошка.

- Однако вы оба тут постучали зубами, - уже совсем весело сказала Гизела, вспоминая свой испуг и стараясь выместить на муже те несколько неприятных минут, которые ей пришлось пережить.- Даже стрелять cобрались…

- Условный рефлекс, - засмеялся Кемпер. - Пан Яр сразу выдвинул абсолютно фантастический проект. Американца застрелить, бросить в машину и сжечь все вместе.

- Пану Яру пора бы отвыкать от диких выходок, - заметила холодно Гизела. - Лучше бы ему понемножку цивилизоваться.

- Лучше бы всего нам обоим легализоваться, - подхватил Кемпер, но моя нога… Как только я смогу выскочить в Вальдбург, мы с паном Яром в первый же день…

- Я, наверное, пойду к себе, - сказал Ярема мрачно.

- Иди, мой милый, иди, - милостиво разрешил Кемпер.

А Кларк сидел за одним из столиков в танцевальном убежище, как они с Гизелой окрестили танцзал, устроенный в бывшем офицерском казино эсэсовского стрельбища, сидел в военном мундире, рискуя иметь неприятности, так как его служба требовала таинственности прежде всего, а не глупого афиширования своих чинов и отличий, сидел одинокий, пил какую-то мерзость, поданную кельнершей, наблюдал за парами, которые выгибались посреди зала, пытаясь схватить в изгибы своих тел неуловимые ритмы бездарного оркестрика, с возмущением на самого себя отметил, что его сегодня неотвратимо влекут разноцветные пятна женщин, похожих в этом задымленном, по-солдатски сером зале на попугаев, на райских птичек, на разноцветное черт знает что. Иногда своими острыми глазами разведчика он улавливал разнеживающие взгляды женщин. Загляни в такие глаза хотя бы издали, хотя бы украдкой- и уже ты утратил свою независимость, а с нею и силу.

Майор резко встал, бросил на стол деньги, направился к выходу, стараясь не коснуться танцующих, особенно женщин. «Спокойно, спокойно», - уговаривал сам себя. Сел в машину, закурил сигарету, медленно выехал на шоссе. Знал: ничто так не успокаивает, как прогулка в одиночестве в машине, особенно ночью, когда шоссе свободно и на его серой поверхности, освещенной фарами, так хорошо отдыхают глаза. В такие часы он никогда не смотрел в сторону, не интересовался, что там выхватывают из тьмы лучи фар. Знал, что там должен быть лес, иногда невольно замечал, что там находится еще что-то невыразительное и мизерное, но душа его, душа странника, авантюриста, довольствовалась одним только шоссе, ей вполне хватало его узкого ложа.

Далеко впереди мелькнул яркий огонек. Сначала это была просто вспышка посреди шоссе; колючий лучик, словно от яркой звезды, разделил шоссе пополам, потом огненный кружочек затопил все пространство впереди и дерзко лез в глаза, ослепляя Кларка. Майор несколько раз мигнул фарами, предлагая встречному переключить свет, но тот не внимал предупреждениям и несся дальше со своим дурацким прожектором, так что в последний миг Кларк, чтобы избежать столкновения, вынужден был резко вывернуть руль вправо, машина выскочила на обочину, колеса поехали по скользкой траве, машину занесло, поставив почти перпендикулярно к шоссе, теперь ее фары освещали шоссе поперек, и в этом свете промелькнул, как видение, мотоцикл: парочка влюбленных, крепко прижавшись друг к другу, пролетела на «Цюндапе» мимо Кларка, и их крепкие объятия показались ему насмешкой над его сегодняшним поражением.

Посылая проклятия вслед парочке на мотоцикле, майор выбрался на шоссе и быстро помчался домой.

Американцы назвали улицу улицей Свободы. При нацистах она называлась улицей Павших борцоз. Еще и поныне на некоторых домах сохранились эмалированные таблички со старым названием, казалось, никто не обращал на них внимания, а когда в магистрат приходили запросы от бывших узников концлагерей, аккуратные вежливые чиновники с истинно ангельским терпением объясняли, что магистрат не имеет сейчас достаточно средств на то, чтобы заменить старые уличные указатели новыми.

Да и кто тогда имел деньги! Даже предприниматели были вынуждены закрыть свои заводы и продавать оборудование (уникальное немецкое оборудование!), чтобы выручить нужную сумму оккупационных марок и выплатить контрибуцию, наложенную за незаконное использование во время войны рабской силы. И когда вдруг открывался новый магазин, или возникало кафе, или готовилось помещение под ночной клуб - это расценивалось как чудо, и говорилось об этом в самых высоких тонах и не иначе как относя это к бессмертию немецкого духа и неуязвимости немецкой творческой инициативы.