Павел Загребельный - Шепот

«Спрячь меня, - пробормотал Ярема сестре, - все пропало. Спрячь меня…»

Она повела его в рубленую клеть, незаметно нажала на одно из бревен в задней стене, бревно легко повернулось, открывая скрытое отверстие. Мария первой полезла туда, Ярема - за ней. В темной тайной клетушке пахло хмелем и сушеными фруктами. На ощупь сестра нашла сундук, подняла крышку, стала выбрасывать из сундука теплые одеяла.

«Мне не надолго, - сказал он тихо. - Пока дадут знак…» Она молчала. Готовила ему постель в углу. Молча показала, как выбираться из укрытия. Через полчаса принесла поесть. Сидела возле него, пока он торопливо вылавливал из миски куски, глотал, почти не прожевывая. «Иди уже, не то…» - сказал он, Мария поняла, что он имеет в виду. «Не бойся, он добрый», - только и ответила.

…Ярема просидел в тайной каморке до весны. Зять, видимо, не догадывался, кого принесла ему лихая година, хотя несколько раз Ярема ночью едва не наталкивался на него во время своих вылазок на свежий воздух. Но как только зазеленели на деревьях листья, ночью к Яреме пришел Иван. Покашливая и приговаривая «Свои, свои», открыл тайник, сказал в темноту. «Уже тепло. Теперь можешь уйти. Я не видел тебя, а ты меня». Немного помолчал, прислушиваясь к тишине, которая царила в укрытии, сказал еще: «Бояться не нужно… Все же родственники… Но больше я не хочу…»

И вышел из кладовой. А за ним вылез и Ярема, проклиная белоруса, вместе с ним и сестру, направился в лес, из которого так до сих пор и не получил ожидаемого знака.

Сержант Прогнимак брал со стола винтовочные патроны, выставленные колючим штакетником, по очереди показывал солдатам каждый из них, делился своими знаниями:

- Чтобы различать пули, их кончики, как видите, красят. В зависимости от цвета носика пули имеют названия. Например, эта пуля - зажигательная. А эта уже - трассирующая. А эта - бронебойная. Ну, а это - простая, обычная пуля.

Микола Шепот слышал сержанта Прогнимака из далекого далека. Собственно, его совсем не интересовали эти сообщения сержанта. Он представлял себе, как летят где-то на отца такие вот пули - безжалостно острые, с раскрашенными носиками, пули красно-желтые, оранжевые, черноносые, пули свинцово-серые, убивающие, летят они с гадючьим шипением, которого отец не может услышать.

- Рядовой Шепот! - повысил голос сержант Прогнимак. - О чем это вы задумались? Задумываться будете перед женитьбой. А сейчас прошу вас!

Прогнимак всегда говорил: «Прошу вас!»- и это означало либо ползти по-пластунски через лужи, либо прыгать с высоты второго этажа, или вгонять штык в деревянное чучело и мигом выдергивать. Когда же «Прошу вас!» раздавалось во время занятий в классе, то надо было мгновенно вскочить и повторить все то, что ты только что узнал благодаря мудрости сержанта Прогнимака.

Шепот тоже вскочил и растерянно забормотал:

Пули бывают… черный цвет… красный цвет… Желтый цвет… Зеленый…

…А пуля не попала в отца. Ни черная, ни желтая; ни зеленая… И мина не попала, и снаряд, и бомба… Он невредимым прошел фронт в окружении верных друзей, которые вовремя кричали ему: «Ложись!», вместе с ними падал на мерзлую и мокрую, на лесную землю, укрытую хвоей, и на теплую пашню, потом поднимался, бежал к своему миномету, подавал хвостатые мины, может, еще и бормотал с каждой миной, летевшей на фашиста: «От меня и от Миколки… Да и еще от Миколки…»

И победу старый Шепот встретил на немецкой земле. Написал письмо в родное село, а там, верно, как всегда, говорили: «Везёт тому Шепоту».

Потом он ехал домой. Возвращался домой живой-здоровый, возвращался к привычной жизни, тогда как сын должен был еще служить да служить, охраняя границу, вступая в новую войну, которую жаждали начать у границы неизвестные недобитки.

Микола уже давно перестал бояться за отца, убежденный в его совершенной безопасности. Теперь, если бы имел время, то боялся бы за себя, но жизнь для него настала такая напряженная и уплотненная своими заботами, что не было и тончайшей щелочки опасения за собственную судьбу.

И именно тогда погиб отец. Возле самой границы, которую охранял его сын, правда, по ту сторону рубежа, но так близко от родной земли, что если бы крикнул отец, то сын бы услышал. Но отец не крикнул. Умер молча.

А произошло это так. С двух сторон к пограничной польской станции приближались два тяжелых поезда. В одном возвращались из Германии демобилизованные солдаты, среди которых был и старый Шепот. В другом ехали домой польские женщины и дети, спасавшиеся от войны где-то за Уралом. Небольшая речушка текла перед станцией, горбился над нею высокий железнодорожный мост. Поезд с востока должен был прибыть на станцию вторым, так было записано у дежурного по станции и у начальника станции тоже. Для каждого поезда готовилась отдельная линия, входные стрелки ставились именно так, как надо, железные руки семафоров выжидающе напряглись, чтобы приветствовать поезда, железнодорожники действовали безошибочно, ибо этого требует их профессия, ошибаться они не имеют права… И вот тут-то и налетела на станцию небольшая, но до зубов вооруженная банда из бывших эсэсовцев дивизии «Галиция», дезертиров польской армии, недобитых фашистов и даже молодого попа в сутане со строгим воротничком и в немецких офицерских сапогах с пряжками на голенищах. Собственно, этот так называемый священник, кажется, и был вожаком бандюг. Они действовали быстро и точно. Дежурного по станции связанного швырнули на стул и, постреливая над ухом, принудили показывать, где и что. Начальника станции, отказавшегося повиноваться бандитам, расстреляли в ольшанике позади станционного здания. Всех, кто попался бандитам под руку, тоже связали и бросили в пакгауз.

Между тем один из бандитов, видно специалист, пользуясь раздобытыми у дежурного сведениями и больше собственным опытом, быстро проделал некоторые манипуляции со стрелками и семафорами, его сообщники разрушили в диспетчерской все, что можно было разрушить, дежурного тоже бросили в пакгауз - и банда умчалась.

А на станцию тем временем ворвался запыхавшийся поезд с демобилизованными. Его вел старый машинист-немец, который помнил и времена кайзера, и Гинденбурга, а Гитлеру угождал, как болячке, и всю войну исправно водил поезда на Восточный фронт. Доверия машинист пока что не вызывал, так как война хоть и кончилась, но стояла она не за горами, а за плечами у каждого и напоминала ежеминутно то взрывом подложенной вервольфовцами мины, то ночным выстрелом, а то и налетом целой банды.

Рядом с машинистом стоял часовой с автоматом, наблюдал за дорогой и за действиями старого немца. Часовой имел все основания быть довольным стариком. Тот совсем не строил из себя жертвы, терроризированного разгромленца, а спокойно и заботливо делал свое дело, его действиями руководила профессиональная гордость, он жаждал доказать русским, какой он хороший специалист, а поскольку часовой возле машиниста был из рабочего люда, который превыше всего ценит преданность работе, то вскоре между ним и машинистом установились хорошие, почти дружеские отношения.