Павел Загребельный - Шепот

Потом среди таких же маленьких, стриженых, похожих на черномундирных болванчиков, Ярема обучался первой премудрости божией. Жесткий распорядок дня, похлеще чем в казарме. Целодневные занятия с короткими перерывами. Вечерняя молитва в часовне: «Да будет всегда с нами благословение твое…» Лекции ненавистной латыни. Латинист, старый и жестокий, за малейшую ошибку ставил на колени -посреди класса, стукал по лбу тяжелыми томами классиков. О, эквус сим-пдицитас! О, лошадиная простота!

Учитель церковного пения и гармонии пб фамилии Божко тяжело носил своё чрево между скамьями, нацеливал круглое, все в черной жесткой шерсти ухо то на одного, то на другого, больно бил смычком скрипки по голове: «Тяни «а-а-а»! Тварь безрогая!»

Был еще отец инспектор. Лысый, в сутане. В Яре-мином роду не,было никогда ни одного лысого мужчины. Когда он сказал об этом сыну Божка Ростиславу, учившемуся вместе с ним, Ростик пхикнул: «Потому что твои предки не занимались умственным трудом! Были всегда темные хлопы, глупые и ограниченные!» Выходило, что инспектор должен быть умнейшим, раз он светит голым теменем. Но в чем же был его великий ум. Отец инспектор всегда ходил с буковой палкой в руках и больно бил по ладоням, по пяткам, по седалищу за пустейшую провинность. Чтобы не так приставал бук, мальчишки натирали ладони канифолью, выкрадывая ее из Божковых запасов. Тогда Божко особенно лютовал и стегал своим смычком кого попало. Удивительный смычок: он никогда не ломался, как будто сделан был из железа.

Когда Ярема был еще маленьким, часто хотелось ему умереть. Он считал это лучшей отплатой за все обиды, причиненные взрослыми. Впоследствии намерения Яре-мы переменились, он мечтал вырасти и носить ботинки большого размера, ибо у мужчины сила начиналась с ног. Он не раз убеждался в том на примере большеногих хлопцев. Еще позже захватило его единственное желание: бежать из иезуитского патроната. Куда бежать? Куда угодно. В горы, леса, к черту в зубы. Подговорил еще трех мальчишек. Станут бродягами, разбойниками, подадутся в Америку, в Австралию… Свет широкий - воля! Один из них испугался, не выдержал, покаялся ис-поведищсу. И хотя тайна исповеди гарантировалась всеми церковными правилами, в тот же вечер о намерении четырех наглецов знал весь колледж, и над ними состоялось торжественное судилище, возглавляемое самим отцом ректором.

Мрачными воронами стояли перед несчастными беглецами черносутанные фигуры, падали непонятные латинские слова осуждения и проклятий. А потом резкий голос отца инспектора, адресованный заводиле, Яреме Стыглому, свел всю торжественность на нет, вернул заблудшие души на грешно-трагическую землю реальности: «Снимай штаны!»

Не так ему было больно, как немилосердно жег стыд; возненавидел с тех пор иезуитов, возненавидел Божка, инспектора, ксендза, проректора, ректора. Ждал, когда сможет 1отомстить. Жажда мести не пропала с годами. Даже тогда, когда за выдающиеся способности перевели его в новицитат в Рим, где за два-три года он должен был стать священником, полноправным членом ордена…

Полтора десятка лет выбивали из него человеческое, чтобы стал он совершенным слугой ордена, чтобы хоть немного приблизился к тому высокому идеалу, который крылся когда-то преподобному Игнатию Лойолле после его мистического пребывания в гроте Манреза. Обливаясь слезами, написал тогда святой Лойолла «Духовные упражнения» и «Правила скромности» для членов будущего Товарищества Иисусова. Нечеловечески жестокие правила. Человек лишался права на самые малейшие действия. Все делалось только с разрешения начальника. Думать можно только про вечные истины. Например, про искупление грехов. Рисовать в своем воображении картины ада, переживать адские муки, обливаясь слезами, как Игнатий Лойолла. В новицитате запрещено все, кроме установленного навсегда сурового распорядка. Только примитивнейшие акты. Ходить, молиться, мыть полы, перебирать четки, плести власяницы, читать написанные толстолобыми дурнями «Жития святых» (даже Евангелие было бы тут высокой поэзией!), выслушивать и повторять только общие места, дежурить на кухне, служить в трапезной (иезуиты, от самых меньших до самых высоких, всегда ели много и вкусно, тут никогда не жалели средств на еду, потому что в ней видели залог хорошего здоровья, а здоровье у иезуитов ценилось превыше всего).

Монотонность и примитивизм действий и поступков требует всегда в десять раз больше энергии, чем действия, освещенные и согретые живой мыслью, вызванные необходимостью. Слушай умного Человека, и ты сам станешь думать, вдохновляться энергией действия. Слушай глупого догматика - и ты будешь духовно истощен до конца. Ты станешь мертвецом. Как сказано у Фомы Аквината: «В самом деле, когда животное не двигается самостоятельно, а только передвигается, другим животным, говорят, что оно умерло».

Чтобы не оставалось в тебе и крошечки недозволенного, каждый иезуит должен постоянно открывать своему начальнику тайны своей совести, составляя отчет совести. Не имеешь права скрыть ни одной мысли, ни одного душевного движения. Так же, как тебя ежеминутно могли обыскать, перерыв твои вещи (ах, какие там вещи у молодого иезуита!), не могло быть тайн и духовных. Такого насилия над душой не разрешала себе ни одна церковная организация. В свое время папа Бенедикт XV специальной буллой отменил позорный отчет. Но Пий XI, по требованию генерала ордена Вольдемара Ледоховского, вновь восстановил его (дескать, все члены ордена очень просили святейшего, ибо им, видите ли, страсть как хотелось раскрывать свои тайны, которые, только будучи переданными духовным начальникам, могут сохраняться!).

Ярема, когда был еще неопытным мальчишкой, высказывал исповеднику свои намерения жить или умереть в недостижимых горах. Впоследствии - молчал.

Тринадцатое из Лойолловых «Правил, необходимых для соглашения с церковью», провозглашало: «Чтобы ни в чем не ошибиться, мы должны верить, что все то, что мы видим белым, на самом деле является черным, если таковым его называет иерархическая церковь». Что ж, если так, пусть будет так. Он изображал из себя покорную овечку, а сам только ждал удобного часа. Был в новицитате единственный из окатоличенных украинцев, выделялся своею мрачностью, своею нелюдимостью, ждал и ждал чего-то, считал, что умело сохраняет свою тайну, но оказалось, что отцы наставники весьма хорошо разбирались в своих воспитанниках, ибо как-то Ярему пригласил к себе сам высокий отец провинциал и донольно откровенно завел речь о том, о чем думал и сам Ярема.

- Товарищество Иисусово никого не держит силой, - сказал отец провинциал. - Мы освобождаемся от людей, больных телом и нездоровых… душой. Нам понятно, что вы, сын наш, не можете остаться в спокойствии духа, необходимого для несения службы в ордене, в то время когда ваш народ встал на путь священной борьбы с атеизмом и коммунизмом… И если бы вы действительно проявили отвагу и желание присоединиться к своему народу, то мы, со своей стороны, не стали бы вам препятствовать. Орден может помочь вам необходимыми ре-комейдациями и даже… пожалованием вам священнического сана, хотя и вне границ нашего Товарищества… Но служение богу всюду одинаково.