Сергей Самсонов - Высокая кровь

— Ростепелью пахнет, — сказал Леденев как безумный, перескакивающий с одного на другое. — Не удержит коней лед в Дону. Не пришлось бы до весны топтаться на этом берегу. А люди-то, вишь, перемаялись — и как же их, таких, вести? Вразнос пошел корпус, дорвался до водки и баб. Давай, комиссар, помогай своим воспитательным словом, а то ведь заспимся — и корпуса уже не соберем. Да Мерфельда найти — пропал куда-то.

«А ведь и вправду я предубежден против него, — раздумывал Сергей, пробираясь меж спящих. — Заведомо настроен: Леденев — скрытный враг, пока что сам себя не понимающий… Да если б меня в Москве не настроили, давно б уже собачьими глазами на него смотрел, как Мишка Жегаленок. Разве мог бы судить беспристрастно? Ну а что же я вижу? В сутки город забрал. Сто орудий, шесть танков. Кто еще бы мог так? Да, он любит власть, да и не любит, нет, а состоит из власти. Да, своеволен, дик и не отсек былых своих привязанностей. Но чего еще ждать от вчерашнего царского вахмистра? Свобода и власть в руках столетнего холопа — это штука не из легких. Вот так же и шахтера достань из-под земли — так он и ослепнет от солнца, ощупкой пойдет. Колодки с каторжника сбей — на четвереньках, зверем ползать будет. Когда еще научится ходить по-человечески. И у кого из нашего народа не разбитые ноги. Ведь пороли его — до сей поры спина горит. Унижение-то и загнало его в революцию. Ничем не ограниченная, не взнузданная воля. И надо загнать пар в котел. Забрать стихию в топку, в машину высшей цели, как электричество в стальные провода. Иначе же он сам себя сожжет…»

Сергей насквозь прошел кирпичную казарму и с наслаждением вдохнул сырой и пресный воздух. Ему и самому хотелось в город — увидеть Зою, милосердную сестру, и словно убедиться, что та не приснилась ему, и вправду на него обрушилась, внимая ожиданию одинокой души.

Спали под навесом, в телегах. Поозиравшись, Северин увидел серую фигуру и узнал в ней Монахова: тот двигался меж спящих неестественно беззвучно, не знающим успокоения и устали пришельцем из другого мира, обреченным скитаться в бескрайней степи — меж людей, у которых есть будущее. Вот он склонился над подводой, коснулся чьего-то плеча, и с подводы поднялся высокий, широкоплечий человек в защитном полушубке, нахлобучил папаху и будто под конвоем двинулся к конюшне.

Сергея взяло любопытство: прижимаясь к стене и скрываясь в тени, по краешку он пересек пустынный плац и, как в детских разбойничьих играх, подкрался к пустому станку.

— Слышь, земляк, дуру-то убери, — донесся из станка ленивый, сонный голос, — а то как бы я тебя не стукнул вгорячах.

«Это что у него? Револьвер? — жигануло Сергея. — Вот так сдал все оружие!»

— Ты в белых был? — ответил Монахов вопросом.

— Ну был, — зевнул неведомый Сергею человек. — Ты-то сам кто таков?

— А тот, кто сразу с красными пошел.

— Вона как. Да только Советская власть и нам грехи скощает будто. Не мстит казакам-хлеборобам, каких генералы сманули, — слыхал про такое?

— В Большой Орловке тоже был?

— И там был, — приглох отвечающий голос.

— Землей мужиков наделял, — подсказывающе надавил Монахов.

— Что был, не скрываю, — дрогнул голос в обиде и злобе. — А чтобы казнить… На то ведь охотников кликали.

— А не зятек ли твой Матвей Халзанов, сотник, выкликал?

«Колычев», — догадался Сергей.

— А ты кто таков, чтобы спрашивать?!

— А тот, кого вы там землицей оделяли. Вот зараз явился тебя поспрошать.

— Стреляй. Мертвяки, я слыхал, разговорчивые. Аль думаешь, на мушку взял — так я перед тобой и исповедуюсь? Ошибочка, товарищ. Привычный я к энтому делу, давно уж пужаться устал.

— Ну издыхай тогда без покаяния!..

Сергей уж было крикнул, но монаховский голос толкнул его в грудь:

— Скажешь — нет? Халзанов, он всем заворачивал?

— А ты в глаза его видал?

— Ты видал, коли родственник твой.

— Сотней нашей командовал он, а стояли мы целым полком. А что казаки озверились, так не его вина и не ему было сдержать. Кубыть и вы нас не особо миловали, а? Кто стариков-то наших на распыл водил, кто пленных рубил да казаков, какие об ту пору по домам сидели? Кто красного кочета в курени нам пускал? Ну вот и вышло — кровь за кровь. Заглонулись мы ею, и наши, и ваши. Чего же теперь — так и будем квитаться, пока хучь один шашку сможет держать? Так ить переведем друг друга начисто, гляди, и на семя никого не оставим.

— Я ваших ребятишек не давил и жен не насильничал.

— А я будто да?! — давясь не то слезами, не то смехом, всхлипнул голос.

— И где же он нынче, Халзанов твой?

— А ты поищи среди нас, — заклокотал, затрясся в смехе отвечающий. — Кубыть, и найдешь тута вот, под арбами.

— А ежели без шуток?

— Да какие уж шутки? Вишь, как она, жизня, чудно поворачивается: ишо энтим летом могли с тобой цокнуться, а зараз обои идем за Советскую власть. Гляди, ишо и спину мне прикроешь аль я тебя от смерти отведу.

— Халзанов — где? — повторил Монахов как машина.

— Спроси чего полегче, — ответил голос глухо. — Нет его, зачеркнул сам себя — на такое уж дело пустился. А не веришь — тебе же и хуже. Все одно окромя ничего не скажу.

1911-й, станица Багаевская Черкасского юрта, Область Войска Донского

Война влекла Халзанова сильней всего на свете. Сыздетства ненасытно впитывал рассказы стариков о давнишних походах: как рубили под Ловчей баснословные полчища башибузуков, среди которых попадались черные, как ночь, словно сам сатана вызвал их из кипящей смолы на погибель всему христианскому миру, на свирепых конях, грызущихся промеж собой, как дикие собаки, с поводьями, унизанными человечьими ушами, как сушеными яблоками, с отрезанными головами, притороченными к седлам, — но какое же войско, хоть трижды будь адово, супротив казаков устоит? Как осаждали Плевну на глазах самого государя — и тысячами солнц скакали по горам и застили весь свет слепящим полымем гранаты, рождая такой трус и грохот, какого и гора Синайская не знала, никакие народы пред лицем Господним. Как покоряли снеговые перевалы, карабкаясь по каменным утесам, гладким как стекло, замерзая, срываясь и падая в пропасть так долго, что удара о землю уж было не слышно и даже не видно, словно в недра колодезя упорхнул палый лист. Как истребляли горские аулы с генералом Баклановым, которого не брали ни булат, ни свинец, а сам как рубанет — коня напополам.

На долю каждого в халзановском роду выпадала большая война или служба средь диких племен. Прапрадед Митрий отражал нашествие Наполеона и доходил до самого Парижа, о чем свидетельствовали три благоговейно сберегаемые, давно уж потускневшие от древности тарелки голубоватого фарфора, с круглых донцев которых смотрели жеманные, в одном как будто бы исподнем, полуголые красавицы. Прадед Федор ходил под баклановским знаменем, где, как в изножии распятого Христа, нашиты были голый череп и скрещенные кости. Дед Игнат был в турецкой кампании, заслужил два Егория и лишился руки, отпиленной по локоть полковыми лекарями. Отец, Нестрат Игнатыч, гонялся за персидскими контрабандистами, а брат Мирон всех превзошел.