Алексей Кожевников - На Великой лётной тропе

— Доярки.

— Из-за лесорубов… Это ты стрелял?

— Я.

— И видел, как мы купались?

— Видел. Немножко.

— Бесстыдник! И после этого глядишь мне в глаза! — Доярка вспыхнула.

— Гляжу. Тебя я не видал, ты пряталась в воде.

— Я расскажу в заводе, тогда попадет тебе, не станешь за девками подглядывать.

— Рассказывай. Как тебя зовут?

— Настей.

— А отца?

— Прохором.

— Тот самый?

— Да, он. А ты Юшка Соловей?

Привыкший ко всяким неожиданностям, тут мятежник едва сдержал свое изумление и спросил как можно спокойней:

— При чем тут какой-то Юшка? У меня есть свое имя.

— Не какой-то, а самый настоящий мятежник Юшка.

— С чего вдруг втемяшилось тебе? — продолжал удивляться путник.

— А с того, что во всем свете ты один такой невозможно рыжий.

— Невозможно рыжий! — повторил Юшка и захохотал на весь лес.

А Настя схватила ведро с молоком и побежала.

— Постой-ка, постой! — кричал Юшка.

— До свиданья! До свиданья! — откликалась она и торопилась догнать подружек.

Скрылась в кустах белая кофта Насти, и оттуда, где она скрылась, полетела к путнику задорная песня:

— Вот так встреча, — процедил Юшка Соловей, свернул с тропинки в кусты, лег на траву и закрыл глаза. — До вечера можно спать.

Но не заснул, а ворочался и все поглядывал на солнце, ждал, когда оно уйдет за горы. Уходило бы, садилось бы поскорей. Встреча с Настей встревожила его, в голове настойчиво зудила мысль, что доярка Настя не дочь Прохора, что она пойдет к начальству и выдаст Юшку. Вечером по всем тропинкам будут ждать его заставы. Но, вспоминая умное лицо Насти, ее честные глаза, Юшка крутил головой и ворчал:

— Не выдаст. Видать человека.

И еще тревожней, уже без всяких сомнений «выдаст — не выдаст», было другое, сказанное Настей: «Во всем свете ты один такой невозможно рыжий». Никогда не видав прежде, девушка узнала его в первый же миг. Вот какая неладная у него голова. И вот какая опасная сложилась про него легенда — невозможно рыжий. Так же, по-Настиному, может узнать его всякий.

Когда от гор упали вечерние длинные тени, Юшка начал кустами пробираться к заводу. В другой раз он пошел бы смело, но сегодня был осторожен. У Юшки прежде было много молодечества, ему всегда нравилось выйти на площадь перед окна жандармской и крикнуть: «Я Юшка Соловей!» А потом отстреляться от дюжины стрелков, из-под пуль уйти в лес. Ему нипочем была своя жизнь.

— Убьют — будет с меня. Действуй тогда другой Юшка.

Но в длинные зимние ночи, когда сидел вдвоем с Флегонтом в его убежище, Юшка дороже оценил свою жизнь. Он понял гордые слова кузнеца, жизнь которого давно была отдана пулям и нагайкам:

— Там — закон, здесь — я. И если он мне скажет: «Подчинись!», я ему скажу: «Не хочу!» Если он меня заставит стать перед ним на колени, я не стану. Если он потребует жизнь мою, я не отдам, потому что закон тот не стоит моего поклона, и жизнь моя нужна мне самому, я лучше знаю, как истратить ее. Закон и я — это не хозяин и слуга.

Юшка знал, что на него приготовлено пуль не меньше, чем для Флегонта, что этот закон ему не друг, а враг, и он, подобно Флегонту, не хотел отдавать ему свою жизнь. Он охотно отдаст ее голытьбе, отдаст другому закону, другому миру, который придет, а этому — никогда. Не позорно в этом мире таиться, ходить под чужим именем и бежать, когда враг сильнее тебя, — позорно подчиниться и сказать: «На, я твой».

…Приближалось время покоса, рабочие Бутарского завода начали готовить косы, грабли, вилы, а Эрнст Рабэн все еще не приступал к проведению билетной программы.

Каждое утро заводские стада с перезвоном многочисленных колокольчиков уходили на пастбища, отдыхали на берегу речек, пили холодную горную воду. Филя в вечернее время, забравшись на высокий шихан, рьяно наигрывал в рожок. С песнями, шумно и празднично ходили доярки на полдник. Все это расстраивало управляющего, било по его расшатанным нервам. С первыми руладами Филиного рожка Рабэн вскакивал с постели и кричал:

— Лошадь!

Ему подавали коляску. Ехал он в лес подальше от завода, чтобы не видеть рабочих, доярок, не слышать их песен, но и в лесу не было ему покоя. То колокольчик пасущейся коровы, то она сама, повстречавшись на дороге, нарушали равновесие его духа.

— Домой! — кричал Рабэн.

Коляска катила обратно, а на перевозе Рабэну опять неприятное напоминание, что Прохор все еще не пойман и его дочь правит паромом.

Приходил Эрнст Людвигович в контору, разносил без разбору всех, кто попадался ему на глаза, затем ехал домой, вызывал доктора. Врачеватель применял все известные ему средства, но они не приносили облегчения больному.

— Вам нужен отдых, море, солнце, лес, горы, спокойствие. Поезжайте в Баден-Баден, Карлсбад, — советовал он, зная, что Рабэн любил поездки за границу.

— В Баден-Баден ни в каком случае.

— Тогда в Крым, на Кавказ.

— Не могу.

— Наконец, имеются у нас почти рядом чудные места — Тургояк, Чебаркуль.

— Замолчите! Вы не знаете, каково положение в заводе. В такое ответственное время только русский может поехать на курорт, немец — никогда! — кричал Рабэн.

— Но в окрестности завода вы можете поехать. Всего только на несколько дней, и спокойствие вернется.

Поупрямился Эрнст Людвигович и уехал к лесничему за двадцать верст и начал проводить время на озере. Здесь не было коров, веселых доярок, перевоза, никто не прерывал сна, и душа его обрела равновесие.

Рабочие, узнав про отъезд управляющего, немало удивились. Они ждали нового похода со стороны заводоуправления, а вместо этого управляющий — на отдых, каратели занялись охотой на горных козлов, которые в большом количестве прикочевали из Башкирии.

Пришел в завод Юшка Соловей, выкрасил свои волосы и бороду черной краской и расхаживал открыто. Наведывался в контору за работой, но ему отказали.

— Теперь работы никакой, сокращаемся на сенокос, подожди с недельку, тогда будет.

Нравятся Юшке Бутарские горы, нравятся быстрые речки, по душе ему перевозчица Настя, он часто помогает ей гонять паром. Спокоен Юшка, никто из бутарцев, кроме Прохора, Еграшки и Насти, не знает его. Будь у него свои подлинные «невозможно» рыжие волосы, у людей могло бы появиться подозрение, но волосы у него черны и в кармане образцовый паспорт на имя Романа Столярова. Не беда, что в Бутарском живет судья с Изумрудного озера. Сам он никогда не видал Юшку. Что касается его дочери Ирины, то Юшка охотно повидался бы с ней. Возлюбленная и мать его ребенка, как-то она поступит теперь: будет ли гоняться за ним, прибегать к нему на свиданки или снова выдаст его полиции? Юшка внимательно приглядывался ко всем бутарским женщинам, но завод большой, женщин много, и пока не встретил Ирину. А спросить, где она, опасался: этим спросом можно подвести и себя, и ее, и судью. Пока что Юшка избегал огласки всего того, что случилось у него с Ириной.