Алексей Кожевников - На Великой лётной тропе

Ничто не напоминало про войну, которая уже объявлена и началась.

Настя дежурила на перевозе, с противоположного берега никто не кричал: «Паром!»

Рядом с девушкой сидел Юшка и говорил:

— Ну, голубушка, отходил я к тебе, отсидели мы свои часочки.

— Больше не придешь? — Девушка схватила его за руку.

— Забежать иной раз можно, только стыдно в такое время заниматься пустяками.

— Пустяками? А если я не могу без тебя, привыкла…

— Поторопилась, однако. Бросить надо игру, пока не поздно.

— Этим не играют.

— Вот я и говорю: надо бросить.

— А ты играл? Сердца у тебя нету! — упрекнула девушка.

— Есть сердце. Не будь его, не так бы я поступил с тобой. Был у меня один случай: полюбил я девушку, она полюбила меня, и оба не подумали, что таким, как я, лучше не заводить семью. Нам негде повесить детскую колыбель. Не подумали, что надо расстаться вовремя. А расстаться пришлось. И теперь вот она где-то, я тоже, где ночь застигнет меня, да еще малая наша дочурка сиротствует в чужих людях. Не люби, Настя, меня, не надо. Найди себе другого милого. Прощай!

— Прощай, Юшка!

Он смахнул упавшие на лоб волосы, быстро схватил девушку на руки, как ребенка, прижал к груди и начал целовать. Она обхватила его шею и шептала:

— Прощай, Юшка! Прощай!

Месяц вынырнул из-за туч и внимательно посмотрел на двоих людей у парома.

Юшка поставил девушку и сказал:

— Не сердись. Забудь меня. Полюби другого!

Настя схватила его за плечи.

— И ты забудешь меня?

— И ты не стесняй ради того, что будет али не будет, свое сердце! Юшка никогда не считал любовь и радость грехом. Прощай! Я к Прохору. Прощай, выходи замуж!

Он ушел, Настя осталась стеречь паром и плакать. Свое первое девичье горе, как и первую девичью радость, она принесла к Ирине:

— Аринушка, ушел он, ушел!

— Кто? Юшка из завода?

— От меня ушел, сказал: «Прощай».

— Вы были связаны? — Ирина сильно побледнела.

— Ах, нет-нет! У него есть жена и дочь. Скитаются где-то.

— И оставь его им, — сказала Ирина непривычным для Насти сухим, жестким голосом.

— Они скитаются где-то, — прошептала Настя. — И он скитается.

— Найдутся, — тем же голосом добавила Ирина. — Они больше твоего приняли горя и слез, вот и оставь Юшку им!

— Аринушка, что с тобой? — удивилась Настя. — Ты будто сердишься на меня?

— Да, сержусь.

— За что?

— За тех, кто скитается.

— Ты знаешь их?

— Сержусь вчуже.

— Да я ведь ничего не хочу от Юшки, мне бы только видаться изредка… — залепетала Настя и поторопилась уйти.

Снова порывалась Ирина к Юшке, но всякий раз удерживал то страх, что он отпихнет ее, как нашкодившую собачонку, и скажет: «Прочь, подлая!», то рассуждение: «Виновата не одна я. Его из-за меня ранили куда-то в тело, а он мне изранил всю душу, всю жизнь. И те, убитые, погибли не из-за меня одной, Юшка виноват больше моего».

События разыгрались с пожарной быстротой, подобно ряду пороховых взрывов. Первой жертвой войны явился ни в чем не повинный придурковатый Филя. Он заиграл своему стаду утреннюю зорю. Нехитрая музыка медного рожка порождала в темной голове Фили нечто осмысленное, его перекошенное лицо выпрямлялось, в глазах исчезала дикость и появлялся довольный блеск. Спросите Филю в это время: «Хорошо играть?» — он не высунет язык, а скажет: «Хорошо».

Но подбежавший каратель ничего подобного не спросил, а схватил парня за ногу и сдернул наземь с высокого прясла. Филя не выпустил рожка и, поднявшись на ноги, принялся вновь играть. Тогда каратель выхватил рожок и разбил о больную голову пастушонка. Сильней перекосилось лицо у Фили, потухло сияние глаз, теперь уже навсегда, и в голове поселилась непроходящая мгла. Пустился он улицей с криками, выделывал невероятные, безумные прыжки, корчил рожи и кидался на людей. Поймали его на площади и тотчас же стащили в больницу. Исковерканный рожок заводские ребята нашли в луже грязи, взяли его, попробовали исправить, но все их труды пропали зря — рожок умолк.

Стадо все же вышло на улицу и без Фили отправилось на пастбища. В конце завода каратели преградили коровам выход и погнали их обратно. Но скот хотел есть, он кинулся в переулки, через разломанные загородки, и вышел в горы. Каратели гонялись за коровами, думали переловить их, но это им не удалось.

В полдень обычным порядком, с песней, доярки отправились к водопою. Прошли мимо конторы, судейской камеры, военной казармы, и никто их не остановил. Возвращались отягченные ведрами молока и только вошли в улицу, как окружили их каратели.

— Бросай ведра!

Девушки кинулись с ведрами врассыпную, каратели с гиком за ними. Пришлось девушкам спасать себя и бросать ведра. Полилось в серую пыль молоко, загремели подойники, разбежались доярки — кто во двор, кто в огород, кто вдоль по улице. Понравилась карателям атака на девок, и преследовали они их до дому. Прохорову Настю выгнали за околицу, окружили и стали требовать:

— Целуй всех, а то не пустим!

Девушка склонила голову и стояла, вздрагивая. Потянулись к ней руки, начали тормошить ее. Видела Настя, что будет ей худо, глянула на дорогу, на заводскую улицу — везде пусто, распугали каратели народ.

— Ладно, целую, — сказала она.

— Подряд всех!

— Всех, всех, только первого выбираю я.

— Без выбору.

— Нет, с выбором! — топнула ногой девушка. — Отойдите немного, я поцелуюсь сперва с рыжеусым.

Рыжеусый сидел на лошади.

— А ну, отойди, коль девка меня выбрала.

Он занес ногу, чтобы спрыгнуть. Настя же рванулась и побежала к заводу. Каратели за ней, один схватил ее за косу. Выскользнула коса, осталась в руке у него яркая красная лента.

Спряталась девушка в крайнюю избенку. Каратели проехали мимо, один из них Настину ленту привязал к гриве своей лошади. Настя не пошла на паром, не пустила и Аннушку.

Ехал Эрнст Людвигович с прогулки и решил переправиться перевозом. Паром покачивался у берега, но паромщицы там не было.

— Паром, паром! Настя, где ты, стерва?! — долго кричал кучер и не докричался.

Пришлось управляющему ехать вокруг пруда, по топкой дороге. Проезжая мимо Прохора, он остановился и вызвал Настю:

— Так службу несут? Уволю!

— А конники затем здесь, чтобы за девками гоняться? — Девушка рассказала, как недавно охотились за ней.

— Иди, не тронут. Я им сейчас!..

Эрнст Людвигович действительно сильно распекал командира:

— У меня чтоб не трогать эту девку! Кто будет перевозить? Вас заставлю, под суд отдам! У кого девкина лента, верни!

Каратель принес ленту, но девушка не взяла ее.

— Заплетай своей милой, знать, нету у нее, коль из чужих кос берешь!

Он бросил ленту в грязь и приступил сапогом.

Ничего не подозревая, коровы вечером спокойно возвращались с пастбищ, бережно несли свои напруженные вымена. У брода через речку их ждала опасность. Погрузили коровы в холодную воду свои губы, напились и стали выходить на другой берег, а там их встретили конники и передней накинули на рога петлю. Заревела буренка, шарахнулось стадо обратно в реку, но не все успели переплыть ее, многих обротали, увели в завод и заперли на конном дворе. Долго не осмеливалось стадо вновь переходить реку и, только уверившись окончательно, что засада ушла, вернулось в завод. Там уже знали, что несколько коров поймано и за них требуют выкуп. Ходили хозяева выкупать коровенок, с них потребовали по десяти рублей с головы.