Давид Мотадель - Ислам в политике нацистской Германии (1939–1945)

«Перехват» мусульманского направления, произведенный СС, можно проиллюстрировать на примере муфтия Иерусалима, которого всё больше использовало именно это ведомство, в то время как министерство иностранных дел считало его всё менее важным. В начале 1943 года надзор над муфтием был передан от Эттеля к Прюферу, потом к Мельхерсу, а затем и к Хентигу, который не питал энтузиазма к своему подопечному. Во время допроса в Нюрнберге Мельхерс подчеркивал свои плохие отношения с муфтием [256] Мельхерс, заявление, сделанное при допросе во время Нюрнбергского процесса («Die Politik des Mufti»), 6 августа 1947 г., Нюрнберг, USHMA, RG 71, Box 248. . Риббентроп, объяснял Мельхерс, постепенно потерял интерес к арабскому коллаборационисту. Муфтий же, все шире вовлекаемый в дела СС, почти не сообщал министерству иностранных дел о своей деятельности. Для СС, занятых прежде всего Балканами и Советским Союзом, муфтий представлял себя лидером всех мусульман.

В целом вовлеченность Германии в мусульманские дела во время Второй мировой войны шла не по заранее намеченному плану. Она развивалась по мере разрастания конфликта, постепенно затрагивая все больше и больше прифронтовых районов, а также структур рейха. В определенной степени эта стратегия основывалась на политических и геополитических традициях прежних исламских «проектов» Германии, особенно времен Первой мировой. Действительно, при внимательном изучении обнаруживается значительная преемственность на уровне как кадров, так и идей. Немало офицеров, которые занимались политикой Германии по мобилизации мусульман в Первую мировую войну, были задействованы снова. Наиболее ярким примером можно назвать пожилого Оппенгейма. В министерстве иностранных дел такие опытные сотрудники, как Фриц Гробба, Курт Прюфер и Вернер Отто фон Хентиг снова работали над исламскими проблемами, а некоторые из них, особенно Хентиг и Прюфер, поддерживали тесный контакт со своим бывшим наставником Оппенгеймом [257] Переписка между Оппенгеймом и Хентигом в период с июля 1940 г. по февраль 1942 г. показывает, что они регулярно обсуждали политические проблемы исламского мира, а также часто встречались и что Оппенгейм поддерживал контакты с другими должностными лицами в министерстве иностранных дел, см.: PA, Nachlass Hentig, vol. 84. См. неотредактированные дневники Прюфера, которые охватывают период между ноябрем 1942 г. и сентябрем 1943 г. и показывают, что Прюфер также часто встречался со своим старым другом Оппенгеймом и обсуждал с ним политические дела мусульманского мира: McKale (ed.), Rewriting History, passim. . После войны Оппенгейм писал, что Восточная секция в министерстве иностранных дел неоднократно обращалась к нему за советом, и утверждал, что он сохранил «прекрасные отношения» со своими старыми протеже, даже с Мельхерсом [258] Оппенгейм, воспоминания («Leben im NS-Staat, 1933–1945»), б. д. (1945/1946), б. м. (Ландсхут), Oppenheim Bank Archive ( Hausarchiv Sal. Oppenheim ), Кельн (OA), Nachlass Max von Oppenheim no. 1/14. . Вермахт использовал также и Оскара Риттера фон Нидермайера. Алимджан Идрис, который собирал правоверных в лагерях Вюнсдорф и Цоссен во время Первой мировой войны, потом работал в министерстве иностранных дел, а затем в вермахте и СС.

Гораздо сложнее показать, что именно нацистские чиновники черпали из резервуара идей об исламе и политике, который был создан в имперский период [259] По мнению Марка Мазовера, преемственность идей между кайзеровской и гитлеровской Германией была выражена сильнее, чем кадровая преемственность, см.: Mazower, Hitler’s Empire, 584. . Тем не менее можно сделать некоторые общие замечания на эту тему. Уже в эпоху Второго рейха немецкие официальные лица и эксперты воспринимали ислам в качестве политического инструмента. Они видели в исламской идее сущность, которую можно использовать не только для социального и политического контроля над колониями, но и для активной мобилизации – именно эта концепция влияла на германскую политику во время Первой мировой войны. Идея ислама как политической силы не исчезла после 1918 года. В межвоенный период, особенно в 1930‐е годы, многие эксперты обсуждали те же сюжеты, отмечая, что ислам, несмотря на неудачный опыт агитации среди мусульман в 1914 году, остается мощной силой международной политики – и слабым звеном Британской, Французской и Советской империй. Важную роль в формулировке такой позиции сыграли не только геополитические мыслители школы Хаусхофера, но и эксперты по региональным исследованиям, такие как Герхард фон Менде и Йоханнес Бенцинг.

Преимущество использования исламских, а не этнических или националистических лозунгов, заключалось в том, что с их помощью Берлин мог обходить стороной деликатные вопросы предоставления различным национальным группам государственной независимости. Стремясь не вмешиваться в итальянские, испанские, а затем и французские (речь идет о режиме Виши) интересы в Северной Африке и на Ближнем Востоке, не желая оспаривать суверенитет Хорватии в Боснии и Герцеговине, а также пытаясь не давать обещаний о будущем политическом статусе национальных меньшинств Советского Союза, германский режим уклонялся от подобных вопросов. Более того, религия казалась полезным политическим и пропагандистским инструментом для обращения к этнически, лингвистически и социально разрозненным сообществам. Причем четкую политическую и пропагандистскую кампанию было гораздо легче адресовать «мусульманам вообще», а не отдельным этническим и национальным группам – берберам и арабам Северной Африки, нерусским меньшинствам Кавказа, Крыма и Центральной Азии, народам Боснии, Герцеговины и Албании и т. д. Наконец, в контексте сложных отношений между нацистской расовой теорией и восточными народами использование религиозных лозунгов в конечном счете позволило немцам избежать этнических категорий.

Выстраивание союза с исламским миром в первую очередь было обусловлено практическими интересами и стратегическими проблемами, а не идеологией. Тем не менее именно готовность прагматично подойти к расовому вопросу, а также отсутствие антиисламских настроений среди руководства режима сделали возможным продвижение такого альянса. В конце концов, Третий рейх был идеологическим государством, а Вторая мировая война стала идеологическим конфликтом, битвой мировоззрений ( Weltanschauungskrieg ). Идеология имела значение.

Наибольшие сложности для политики рейха в отношении мусульманского мира создавал расизм. Гитлер писал о расовой неполноценности неевропейских народов, в частности арабов и индусов, еще в «Майн кампф». Восхваляя идею европейской имперской гегемонии, он высмеивал антиимперские движения как «коалицию калек» ( Koalition von Krüppeln ), которая из-за ее «расовой неполноценности» никогда не сможет стать союзником немецкого народа [260] Adolf Hitler, Mein Kampf (Munich, 1942 [1925–1926]), 747. . Главный идеолог Гитлера, Альфред Розенберг, в своем труде «Миф ХХ века» откровенно приветствовал подчинение исламского мира европейским империям [261] Alfred Rosenberg, Der Mythus des 20. Jahrhunderts: Eine Wertung der seelisch-geistigen Gestaltenkämpfe unserer Zeit (Munich, 1937 [1930]), 662–666. Розенберг фактически был единственным высокопоставленным нацистом, который открыто называл ислам культурно неполноценным: ibid., 365–369. . Однако вскоре после захвата власти нацисты показали себя более прагматичными.