Илья Шифман - Ганнибал

Однако Ганнибалу везло. Вскоре после того, как он подошел к Плаценции, в римском лагере взбунтовались галлы (1 200 пехотинцев и около 200 всадников) и после ночной резни, в которой погибли, вопреки словам Ливия, немало римлян, перебежали к пунийцам. Ганнибал, приняв перебежчиков, отправил их на родину, чтобы они склонили своих соотечественников к союзу с карфагенянами. Он полагал, что, каким бы ни был результат этого эксперимента, племена, к которым принадлежали перебежчики, не могли бы рассчитывать на дружбу с Римом. Тогда же к Ганнибалу явились и бойи для того, чтобы подтвердить свой союз с ним. Они даже хотели передать ему римских магистратов, находившихся у них в плену со времен Мутинской войны, однако Ганнибал решил, что может позволить себе великодушный жест: он возвратил пленных бойям, дабы они могли обменять их на своих заложников [Полибий, 3, 67: Ливий, 21, 47]. Впрочем, некоторое время спустя Ганнибал обнаружил, что позиция галлов была значительно более сложной, чем это ему поначалу казалось, и что дипломатические шаги, которые он предпринял, далеко не достаточны и не обеспечивают, несмотря на все переговоры в теплой, дружеской обстановке и взаимные улыбки, не только их поддержки, но и даже нейтралитета. Галлы пока еще не очень верили в окончательную победу карфагенского оружия и, желая обезопасить себя от возможных репрессий в будущем, вели секретные переговоры также и с римлянами [Полибий, 3, 69, 5; Ливий, 21, 52, З].

Бунт галлов чрезвычайно обеспокоил Сципиона. Он опасался, что эта резня — сигнал к выступлению всех галлов против Рима, и принял необходимые, с его точки зрения, меры предосторожности: на следующую ночь римские войска тихо снялись с лагеря и двинулись к р. Требии, где холмистая местность затрудняла действия кавалерии. Ганнибал отправил вдогонку свою конницу, но его нумидийские всадники бросились к покинутому римлянами лагерю, и, пока они искали там добычу и жгли постройки, враги сумели переправиться через Требию. Ганнибал, следуя по пятам за Сципионом, снова разместил свои войска около римской стоянки. Галлы помогали карфагенянам, в том числе и продовольствием; к тому же Ганнибалу удалось овладеть и римской крепостью Кластидием, где были сосредоточены большие запасы зерна. Обошлось это Ганнибалу в 400 золотых, которые были уплачены за предательство начальнику местного гарнизона брундисийцу Дасию. Этим зерном пунийцы пользовались все то время, пока стояли у Требии [Полибий, 3, 68, 1–8; 69, 1–5; Ливий, 21, 48]. Следуя неизменной своей линии поведения в отношении италийских Союзников Рима, Ганнибал велел чрезвычайно мягко обращаться с пленными, захваченными в Кластидии: он хотел показать, что италики могут его не бояться, что даже в плену им обеспечены снисхождение и благорасположение карфагенян.

Между тем в лагерь Сципиона под Требией прибыл Семпроний Лонг со своими солдатами. Теперь уже оба консула и почти вся римская армия, кроме подразделений, отправленных Сципионом в Испанию и оставленных Лонгом для охраны морских берегов Италии и Сицилии, противостояли Ганнибалу. В Риме, где поражение при Тицине вызвало, как деликатно выражается по этому поводу Полибий, изумление и где неудачу склонны были приписывать и неумению Сципиона, и измене галлов, приход Семпрония дал новые надежды; общественное мнение с нетерпением ожидало решительного и на этот раз победоносного сражения [Полибий, 3, 68, 9 — 12]. Не удивительно, что и Семпроний рвался в бой, хотя у него хватило благоразумия дать своим солдатам отдых после сорокадневного перехода из Лилибея в Северную Италию [Полибий, 3, 68, 14].

Вообще, и Полибий и Тит Ливий изображают дело так (и эта тенденциозная схема повторится неоднократно и в дальнейшем), будто в римском лагере шла дискуссия между благоразумным и опытным консулом Публием Корнелием Сципионом, который решительно выступает, руководствуясь интересами государства, против нового сражения с Ганнибалом, и его легкомысленным коллегой Тиберием Семпронием Лонгом, который из карьеристских целей настаивает на новом сражении, ставя под угрозу интересы и само существование Римского государства. Здесь нельзя не видеть отражения традиции, идеализирующей Сципионов, как впоследствии и Луция Эмилия Павла. Напомним еще раз, что именно к Сципионам был близок Полибий, а ведь Эмилии и Корнелии Сципионы принадлежали к одной и той же политической группировке. Эта традиция должна была быть противопоставлена преданиям о Квинте Фабии Максиме, который будто бы один, как писал Энний, своею политикой спас Рим. Античные историографы стремятся показать что Корнелии Сципионы и Эмилии придерживались тех же политических принципов, что и Фабии; поражения и при Требии и при Каннах объясняются просто-напросто тем, что их вовремя не послушали. Заметим также, что Семпронии были близки к Клавдиям, и это обстоятельство также в отрицательном плане повлияло на оценку действий консула. Правда, Ливий говорит [21, 52, 2] о дискуссии между консулами, и в особенности о позиции Сципиона, поначалу весьма сдержанно: один консул, исходя из собственного горького опыта, советовал ждать; другой, более решительный, не хотел терпеть ни малейшей отсрочки. Немного погодя, рассказав о победе римлян в небольшой и не имевшей сколько-нибудь серьезного значения стычке с пунийцами, Ливий [21, 53, 1–7] приведет демагогические речи Семпрония (воины ободрены победой, все желают битвы, кроме Сципиона; кого еще нужно ждать — еще одной победы и еще одного консула; враг стоит чуть ли не под стенами Рима, тогда как «мы», позоря славное прошлое «наших» отцов, трусливо прячемся от него в лагере) и добавит, что Семпроний хотел использовать возможность самому одержать победу без участия коллеги и до выборов новых консулов, чтобы не оказаться перед необходимостью передать им ведение войны. Полибий [3, 70, 2–8] говорит об этом предмете значительно обстоятельнее. Он тщательно излагает аргументацию Сципиона: по мнению последнего, было бы лучше, если бы римские воины в течение зимы упражнялись в военном искусстве; можно надеяться и на то, что галлы, если пунийцы будут в течение длительного времени бездействовать, перейдут на сторону римлян. Не умалчивает Полибий и о личных мотивах Сципиона, но повествует о них в сдержанно-почтительных выражениях: Сципион надеялся, залечив рану, принести пользу государству (надо понимать, самому выступить в роли командующего). Когда же речь заходит о Семпронии, Полибий не считает нужным изложить его позицию хотя бы так, как это сделал Ливий, но унижается до прямой брани: Семпроний понимал, что Сципион говорит дело, но, побуждаемый честолюбием и самоуверенный, он спешил сразиться до того, как Сципион сумеет принять активное участие в борьбе, а новые консулы возьмут власть в свои руки. Поэтому-то, наставительно заключает Полибий, он неминуемо должен был потерпеть поражение: ведь он руководствовался не общими, а своекорыстными интересами.