Ирина Гуро - На суровом склоне

«Полицейская команда, увлекшись физическим воздействием на толпу с целью рассеяния последней, совсем не обратила внимания на ее руководителей…»

Трудно было себе представить наложение глупее того, в котором оказались вчера власти. Сотни людей вышли на улицу с призывами к ниспровержению существующего государственного порядка, с антиправительственными речами, с крамольными песнями, красными флагами. Сотни людей. Мастеровые и студенты. Мужчины и женщины. Старые и молодые. А виновных — извольте видеть! — не оказалось. Нет зачинщиков, нет подстрекателей, нет организаторов. Ни один человек не задержан. Некого привлечь к следствию, некого судить!

Губернатор рассчитывал взять реванш 16 декабря. Несомненно, полная безнаказанность побудит революционные элементы повторить демонстрацию. На этот раз Келлер полагал захватить вожаков.

Но у Яковлевского бульвара все было спокойно. Несмотря на воскресный день, народу на улице мало. Несколько обывателей, провожаемых подозрительными взглядами сыщиков, пересекли проспект.

Демонстрация, тщательнее организованная, чем вчерашняя, возникла неожиданно для властей в рабочем предместье Чечелевке. И демонстранты были иные: явились почти только одни рабочие. Собирались дружно, группами, строились четко, как солдаты, шли тесным строем, плечо к плечу, и что-то новое и грозное чудилось в размеренном шаге, в нестройном, но сильном хоре мужских голосов, в хмурых взглядах, дерзко поднятых головах.

Из казарм выступили резервные части. Казаки получили двойную порцию водки. Был дан приказ пустить в ход плети, приклады, не поворачивать коней перед толпой, а «врезаться». Но и рабочие подготовились. Заработали дубинки, град камней осыпал солдат.

«Демонстранты были рассеяны после упорного, почти двухчасового сопротивления. Чины полиции проявили храбрость и упорство в преследовании противоправительственных элементов», — гласила реляция начальника полиции.

«Зачинщиков» арестовали. Той же ночью на их квартирах произвели обыски. У Костюшко нашли несколько листовок; в то время как жандармы рылись у него на квартире, Костюшко везли в черной карете в тюрьму. Там его сразу же водворили в одиночку.

Как ни пытался Антон связаться с волей, как ни старался «перестукаться» с соседями, ему не удалось узнать о судьбе товарищей.

Только спустя много дней Антон, по халатности конвоира задержавшись во время прогулки на тюремном дворе, мельком увидел Абрамова. Женщина из уголовных, мывшая в камере пол, сказала Костюшко, что схватили и Таню Жмуркину. О Тане удалось узнать и больше: она при аресте «оказала сопротивление», надавала пощечин приставу и угодила в карцер.

Позднее Антон узнал, что адвокат опротестовал «содержание Тани в тюрьме на общих основаниях, как несовершеннолетней». Прокурор на прошении адвоката написал:

«Захвачена как злостная нарушительница порядка. Мерой пресечения способов укрыться от суда и следствия избрать: содержание под стражей».

Костюшко предъявили обвинение в участии в демонстрации «в качестве ее организатора, призывавшего к ниспровержению государственного порядка».

От следствия укрылось то обстоятельство, что Костюшко был членом Екатеринославского комитета РСДРП.

«…Тишина невозмутимая. Впечатлений почти никаких. Все это содействует самоуглублению и толкает к занятиям философией. Товарищи как раз прислали Маха «Очерки по истории познания». Я еще не кончил, не все как следует понял, но крайне заинтересовался. Особенно ценно для меня и делает его более понятным то, что это не просто философ, а философ-естественник и стремится установить общую высшую точку зрения на физический и на психический мир… Все время, когда у меня свежа голова, посвящаю математике. Эта наука вносит в мысли о мире ясность, организованность. Вот как у Лейбница сказано: «Число освещает глубину мироздания».

А для отдыха — партия в шахматы с самим собой, — пишет Костюшко к родным.

И все же тюремные вечера тянутся долго. Костюшко требует свечей.

Весна приходит в тюрьму незаметно: робким веянием цветущих акаций во дворе, тотчас поглощаемым сложными тюремными запахами, короткой песенкой шарманки где-то на дальнем дворе.

Приход лета, пожалуй, ощутимее. Трудно становится дышать под каменным сводом камеры.

Осень — это капли мелкого дождя, целый день ползущие по стеклу за пыльным переплетом решетки, серый клок неба, запах мокрого сукна от шинелей конвойных.

После тринадцати с половиной месяцев, проведенных в тюрьме, Антону Костюшко 12 февраля 1903 года был объявлен приговор «по высочайшему повелению»: «Пять лет ссылки в отдаленные места».

Ожидание этапа — самое мучительное в тюремном заключении. Физически ощущаешь, как давит тюремный свод, как мало воздуха в тесном пространстве камеры, как томительно неторопливое течение тюремных суток с их точно означенным, непреложным распорядком.

Костюшко разрешают свидание с «теткой». В замызганном помещении тюремной канцелярии, среди серых одежд и желтых, как восковые огарки, физиономий тюремщиков стоит Надежда Семеновна. На ней незнакомое Антону нарядное пальто, маленькая бархатная шляпа с красным перышком.

В тюрьме все серо-желто, бесцветно, однообразно: и лица, и стены. Самый воздух кажется серой, тяжелой пеленой, скрадывающей очертания предметов, гасящей краски неба, сверкание снега, сияние звезд.

— На вас трудно смотреть без дымчатых очков. Как на солнце, — говорит, смеясь, Костюшко. Она кажется ему нестерпимо яркой и красивее, чем когда-либо.

У Надежды Семеновны всюду связи: она добилась свидания без соглядатаев. Наконец он узнает судьбу товарищей. Абрамова выслали в Сибирь. Максим невредим.

— А ваш муж? — спрашивает Антон.

— Он сейчас в Питере. Кажется, его оставляют там для работы, — шепчет Надежда Семеновна. — Я передам связи в городе и выеду к нему.

— Теперь уж мы не скоро увидимся! — говорит Антон с грустью.

— Ах, ничего нельзя знать! Мы так же легко можем угодить в «места отдаленные», как вы — бежать оттуда! Будем писать вам. Учтите, я явилась сюда в качестве вашей тетки. И потому…

Надежда Семеновна неожиданно обхватывает шею смущенного Костюшко и трижды целует его:

— Это за себя и за мужа. Он очень любит вас, Антон!

Вот и все. У Антона слегка кружится голова.

Что она еще сказала на прощание? Ах да, что на следующее свидание к нему придет Максим.

С Максимом Антон чувствует себя свободнее, хотя свидание проходит в присутствии надзирателя, седого старика с очками в медной оправе на носу. Старик дремлет, очки сползают на самый кончик носа.

Максим пристально смотрит на товарища, глаза его становятся влажными. Антон шутит: