Ирина Гуро - На суровом склоне

— Ты проспал представление, — неловко смеясь, начал он: накануне они выпили на брудершафт.

— Да, я как будто слышал выстрелы, — вспомнил Сергей.

— Ну, была потеха! На Узловой мастеровщина уже знала, куда мы едем. Разобрали поленья с паровоза и давай кидать нам в окна. Ну, стекла посыпались… А тут подошел поезд с запасными. Запасные — сущие дьяволы! Они же — за бунтовщиков… Злые ужасно! Наши сначала — прикладами, потом в штыки! Нескольких запасных закололи. Три приклада, представляешь, разбили… Барон страшно осердился: так, говорит, все оружие разбазарите по дороге. То ли еще будет! И распорядился выдать всем нагайки. И сострил, конечно: «Пуля — дура, штык — молодец, а нагайка — если умеючи — всей драке венец».

Мишель рассказывал оживленно, но в глазах стояла муть тревоги.

«Да он с испужинкой!» — определил Сергей и неожиданно для себя спросил:

— Слушай, Мишель, ты уже ездил с бароном?

— Разумеется.

— Тоже вас так встречали?

— Нет, там по-другому было, — неохотно ответил Мишель и вдруг, доверчиво взмахнув длинными ресницами, поспешно проговорил: — Понимаешь, все такие дела, они тяжелые, кровавые, неприятные… Но ведь надо же кому-то. И мы офицеры, а не барышни, — он твердил словно заученное. И слова эти звучали фальшиво, потому что всем обликом и манерами Мишель напоминал именно барышню, почему-то выговаривающую вовсе неуместные слова…

— Но и не жандармы, — с горечью бросил Сергей, но, заглянув в огорченное лицо Мишеля, добавил: — Просто надо поменьше размышлять над окружающим!

Он не сразу понял, что сказал эти слова для себя.

После ужина за картами барон разговорился по поводу инцидента на Узловой:

— Еще не такие безобразия ожидают нас вскорости. Где-то нам стоять надо: паровозу воды набрать хотя бы. А пролетарии — они тут как тут. И заметьте: по всей линии уже знают, кто мы такие, куда и зачем едем. И что пороть будем — зна-ают! Вот и кидаются поленьями и чем попало. А там, впереди, — там у-уу… какие сидят и барабаны у револьверов уже крутят… Так что вы не стесняйтесь! Прикладами действовать — это варварство, прошлый век. Вон уже три винтовки раскололи. Для этого дела самое милое — нагаечка. И у нас их запасено много, на всех хватит.

Барон цедил слова словно нехотя, в то же время следил за картами. Речь его лилась как бы сама собой, а руки цепко хватали карту. И бросал он ее осторожно, даже не бросал, а выкладывал: выложив, всматривался, будто не узнавая.

— Барон, опять ваша взятка, вы, право, колдуете.

Меллер ответил серьезно:

— В какой-то степени да. Не то чтобы три карты, но кое-какие заклятия унаследовал от деда: чернокнижник был отъявленный.

Барон как в воду глядел: на станции к поезду пробивался старик в железнодорожной фуражке, — как оказалось, местный житель, бывший стрелочник, уволенный в отставку по старости. «К начальству, главному!» — бормотал он, вид у него был обезумевший. Задержали его уже на линии. Оказалось: отец двух сыновей, как он сказал, «невинно забранных» на одной из станции.

Барон распорядился проверить. Но ротмистр Куц сказал: «И проверять не надо. Это его сыновей мы повесили на том полустанке, где пирогами с мороженой голубикой торговали. Обоих с оружием схватили».

— Ну так и объясните отцу. Зачем обманывать старого человека? — приказал барон.

Поезд уже готовился к отправке, когда на станции возникла суета, послышались крики, женский плач, причитания.

Заботкин послал за начальником станции. Тотчас тот возник у поезда с лицом белее мела. Оказалось, давешний старик бросился под маневровый паровоз. «Машинист затормозить не успел, задавило сразу», — лепетал перепуганный начальник.

Заботкин аккуратно снял шапку и перекрестился:

— Мир праху его. Отец за сыновей не в ответе.

Барон, которому доложили об «инциденте», произнес:

— Вот вам и мелодрама: «Преступные сыновья и несчастный отец».

На непримечательном разъезде неожиданно была дана команда выстроить весь отряд на платформе. Для чего — никто не знал и это тревожило.

В конце дня пошел медленный крупный снег, скрадывавший очертания местности. Меллер-Закомельский прошел по платформе своей характерной походкой, слегка подпрыгивая на носках. Ветер завернул полу его шинели, красный язычок шелка лизнул серую полу. Негромко, но так, что всем было слышно, генерал произнес медленно и внушительно:

— Сегодняшний день в четыре часа пополудни я был осчастливлен милостивейшим ответом его величества на новогоднюю телеграмму от всех членов отряда с выражением верноподданнических чувств.

Барон обернулся и обеими руками принял от стоявшего сзади князя Гагарина развернутую кожаную папку. Из глядя на текст, а подняв глаза к небу, барон на память прочитал:

— «Желаю доброго пути и успехов в высоком вашем предначертании. Да благословит господь ваши действия. Николай».

Генерал сложил папку, вернул Гагарину и, оборотившись лицом к отряду, медленно потянул с головы папаху. «Вот это ход!» — оторопев от неожиданности, подумал Ильицкий.

— Шапки долой! — словно ветром просвистела команда унтеров.

Все уже стояли, как в храме, с обнаженными головами, на которые медленно падал крупный снег.

Не надевая папахи, барон тихо и вразумительно произнес:

— Обожаемому монарху, отцу нашему — ура!

— Ур-ра! — подхватили кексгольмцы своей особой манерой, как бы с цезурой между слогами.

— Р-р-ра! — перекатилось до конца платформы.

Барон двинулся вдоль поезда. Из-под вагона показался человек с масленкой в руке. Он тотчас же нырнул обратно, уронив масленку. Она подкатилась под ноги генералу. Он споткнулся, но Заботкин тотчас подхватил его под локоть.

«А это плохой знак», — промелькнуло у Сергея.

— По ваго-онам, — запели унтера.

Кондукторский свисток залился чистой и длинной трелью.

За станционными постройками, покрытыми пухлыми подушками снега, угасало мутноватое, неспокойное солнце.

Жили, как на постое, где-нибудь в спокойном, отдаленном от фронта месте, где можно было расположиться с комфортом, играть в карты, рассказывать анекдоты, допоздна засиживаясь в салоне. Говорили о недавней войне.

Энгельке, поправив золотые очки, со значительным видом провозгласил, что решающее значение для Японии сыграла быстрая мобилизация.

— Малая территория, не то что у нас. Притом флот в хороших условиях. Есть возможность базироваться на длинную линию архипелага. И еще у них преимущество: однотипность судов. Основная причина победы японцев в превосходстве морских сил.

Энгельке длинно и нудно объяснял, что Япония — он манерно называл ее старинным именем «Ямато» — серьезный противник:

— Вот вам еще одно доказательство, что молодая армия — ведь до 1868 года в Японии существовало только средневекового типа ополчение — может сделать огромные успехи в определенных условиях…