Ирина Гуро - На суровом склоне

Распекал казаков:

— Зря патроны не тратьте. На близком расстоянии штыком действуйте. Ты запомни: зачем на штыке грани? Не для красоты, а для стока крови. То-то.

Все эти разговоры и дорожные происшествия нравились Ильицкому, потому что отвлекали от размышлений, и порой он даже бывал доволен, что, возвращаясь в свое купе, заставал там Марцинковского. Ромуальд за столом у барона пил мало, зато после обеда в купе вознаграждал себя, никогда, впрочем, не напиваясь. Сергею доставляли какое-то болезненное удовольствие длинные разглагольствования Ромуальда, — оказалось, что это все же его настоящее имя, — за бутылкой. Ильицкий пробовал выяснить, какими же путями попал провинциальный телеграфист в блестящую свиту барона, но Марцинковский понес какую-то ахинею. Пришлось довольствоваться краткими и неясными сведениями, полученными от Мишеля Дурново.

Каким-то образом, во время разгула забастовщиков на Сибирской дороге, Марцинковскому удалось передать графу Кутайсову телеграмму министра внутренних дел. Этим он сразу привлек к себе благосклонное внимание начальства. Потом ему пришлось при странных обстоятельствах бежать из Иркутска. Вроде бы вскрылась его провокационная роль. Когда инспектор телеграфов Девятовский выезжал в Гомель для подавления там забастовки почтово-телеграфных служащих, кто-то порекомендовал ему Марцинковского. Забастовку подавили, вызвав войска. А Марцинковский уж очень там старался, за что был произведен в чиновники третьего разряда.

Меллер-Закомельский взял его к себе в отряд, похоже, за такие же заслуги. «Вообще он человек скользкий, но энергии удивительной», — говорил Мишель.

— Ну, о том, как вы сюда попали, я кое-что знаю, — лениво проговорил Сергей, ощущая приятную слабость в ногах от выпитого, — но ЗАЧЕМ вы здесь?

— Чтобы быть произведенным в чиновники второго разряда и получить Анну четвертой и третьей степени, — не задумываясь, ответил Марцинковский и добавил: — Вы вот в эмпиреях витаете, а, верно, тоже чего-нибудь да ждете.

«Да, жду. Жду повышения в чине, ордена. Не из честолюбия, а чтобы жениться на любимой девушке, но не все ли равно?» — подумал Сергей.

— А барон? Тоже чего-нибудь ждет для себя? Чего-нибудь хочет? — спросил он с интересом.

— Обязательно. Уехать из России.

«Да ведь это верно!» — вспомнил Ильицкий. Как-то Мишель Дурново, знавший множество придворных историй, рассказывал, что генерал Меллер-Закомельский многократно просил государя разрешить ему выйти в отставку, чтобы жить за границей. Но государь не соглашался — ценил генерала.

За Уралом начались метели. Деревянные щиты заграждения линии железной дороги падали как спички. То и дело заносы преграждали дорогу поезду. Давали команду солдатам. Те рады были размяться, засидевшись в вагонах, споро и весело расчищали пути. И снова останавливался поезд перед наметами снега, словно не пускала его дальше эта земля.

По пути в городах к поезду являлись делегации то купцов, то дворянства. Подносили барону хлеб-соль и дорогие подарки. Купцы были «непохожие», как сказал барон, — с модно подстриженными бородами, в крахмальных воротничках. «Напугались революции, бедняги, вот и раскошелились», — смеялся Меллер, но персидский ковер и шубу на енотах принял. Потом депутации пускать не стал: от жандармского управления получили сведения, что готовится покушение, будут бросать бомбу. Предполагали — студент, переодетый священником.

Скалон аффектированно умолял барона не выходить из вагона и никого не принимать. Барон смеялся, бравировал, но все же отказался от приемов.

Марцинковский развил бешеную деятельность по выявлению крамолы на телеграфе. На станциях, взяв человек десять нижних чинов, врывался в помещение телеграфа и командовал: «Руки вверх!» — с самым зверским видом. Чинил обыск, искал несуществующие склады оружия. С удивительной быстротой он тут же просматривал телеграфные ленты, отбирая противоправительственные и устанавливая, кто их передавал и принимал.

Барон, любивший давать прозвища, называл Марцинковского не иначе как «наш Ринальдо-Ринальдини». И действительно, вид у Ромуальда был разбойничий.

Все дела о телеграфистах — главные виновники скрылись, но Ромуальд выискивал отдаленно причастных — Марцинковский докладывал барону. Барон обычно говорил: «Наказать розгами». Или: «Двадцать пять шомполов». Приказ выполнялся немедленно, тут же, на платформе, публично.

Документы забастовщики, видимо, уничтожали или прятали, но у Ромуальда был замечательный нюх на эти вещи, и он выуживал крамолу даже из безобидных текстов. Кроме того, противоправительственными считались уже все телеграфные распоряжения Смешанных комитетов, даже если они касались ускорения продвижения маньчжурских войск в Россию.

На маленькой станции, не доезжая Иркутска, Марцинковский с торжеством притащил «Директивную телеграмму стачечного комитета», адресованную:

«От Маньчжурии до Иркутска и Сретенска, всем служащим и рабочим. Копия начальнику Забайкальской дороги и Харбинскому стачечному комитету».

Документ действительно был интересный: предписывались правила приема и передачи депеш. Позитивная часть сама собой разумелась, но негативная была пикантна, и документ переходил из рук в руки. В нем предлагалось вовсе не принимать депеш, исходящих от жандармов, и депеш, шифрованных правительственным шифром, от кого бы они ни исходили.

Телеграмма была передана со станции Маньчжурия за тремя подписями представителей стачечных комитетов, но в ленте стояли только их должности. Фамилии были аккуратнейшим образом вырезаны.

Чем дальше в глубь мятежного края продвигался поезд, тем больше людей хватали, допрашивали или без допроса подвергали экзекуциям. И тем строже становилась кара. Стали наскоро строить виселицы у станции, тут-то и вспомнили, что следовало бы возить с собой — переносную. Выступила на первый план служба исполнения. Нужен был уже не только сильный конвой, но и люди, умеющие быстро и ловко надеть наручники на приговоренного, связать сопротивляющегося, выбрать место казни не на виду, но и не в отдалении от поезда. А главное, все делать без шума, потому что барон не любил излишней стрельбы и не уставал твердить: берегите патроны!

Сразу как-то укрупнился до сих пор вовсе не заметный жандармский ротмистр Куц, маленький плешивый человек со светлыми баками, который все это умел.

Заработала тайная служба, приданная барону. На каждой станции она получала от местных жандармских отделений агентурные донесения о положении впереди, на территории мятежников, и о мероприятиях забастовщиков.

Барон высмеивал эти донесения, а одно зачитал за ужином, — все хохотали до слез. Описывалось, как по инструкции о «тщательной маскировке» филерам нацепили парики и бороды, но агенты принуждены были «прекратить действия по причине мальчишек и смеха на улицах».