Ирина Гуро - На суровом склоне

«А ведь это верно», — мельком подумал Ильицкий и тотчас вытащил из памяти на проверку какое-то солнечное утро. Дача под Москвой, покойный отец и Холщевников, оба еще капитаны, с удочками — на берегу, и он сам, Сережа, Сержик, стоит по самый живот в воде… И Оленька Холщевникова, стоя в лодке, зовет его. Сколько же это лет назад?..

И вдруг поручик понял, что́ там было неправильно, с этой дамой в поезде! На фотографии дамы Ольга была изображена не менее чем десять лет назад. Ему показалось, что даже платье ее было ему знакомо! Да, конечно, карточка давняя, может быть, и подарена давно. «Да черт с ней, в конце концов!» — отмахнулся Ильицкий.

Но память услужливо возвращала его к той минуте: два чемодана на багажной сетке, и голос Мишеля повторил явственно: «…были сведения, что везут литературу».

— Байкал, — сказал барон, протянув вперед свою дряблую, вялую руку.

Далеко впереди льдисто сверкнула глубокая чаша Байкала.

Барон так весь день и простоял у окна, любовался видом. Не оборачиваясь, выслушивал рапорты, отдавал приказания.

На каком-то полустанке схватили гимназисточку лет шестнадцати: говорили, что она переписывала приказы бунтовщиков.

— Ну, дура, малолетняя ведь еще, — ласково, разнеженный красотами природы, сказал барон и добавил небрежно: — Выпороть. Публично. Пятнадцати шомполов хватит.

Ночью поезд с обычными предосторожностями подошел к Мысовой.

Последовал приказ:

«Штабной поезд поставить на запасный путь и закрыть на замки стрелки, выставив около них посты».

Меллер вызвал шифровальщика и продиктовал:

«На станцию Маньчжурия вслед генералу Ренненкампфу. Сижу на станции Мысовой. Телеграфируйте, нужна ли моя поддержка для взятия Читы. Если не получу от вас телеграфного ответа, двинусь на Читу.

«Начальнику генерального штаба Палицыну. Доехал до ст. Мысовой. От Ренненкампфа сведений нет. На Забайкальской дороге на ст. Байкал кончается влияние ж. д. начальства. До Мысовой заметно влияние стачечного комитета. Далее уже безусловно все в руках революционеров до Сретенска, Маньчжурии и Харбина. Движения на восток, кроме немногих пассажирских поездов, совсем нет. Необходимы энергичные меры на Сибирской дороге.

Костюшко торопил с отправкой оружия в Иркутск.

Там меньшевики все еще дискутировали: брать ли власть, как относиться к либеральной буржуазии, обвиняли большевиков в бланкизме, путчизме, политическом авантюризме.

Костюшко считал: будет оружие — будет и дело! И прекратятся праздные споры.

Хотя было ясно, что Бабушкин должен ехать с оружием в Иркутск, по-человечески все жалели, что он уезжает: сроднились с ним. Какая-то особенная чуткость Ивана Васильевича часто смягчала резковатую манеру Курнатовского и вспыльчивость Костюшко.

Оружие для Иркутска Костюшко отбирал сам с особо доверенными дружинниками. О времени отправки поезда знали только комитетчики. Отправлял поезд Цупсман, ночью, со станции Чита — Дальний Вокзал.

Накануне Курнатовский сказал Богатыренко, срочно вызванному в Читу из Яблоновой:

— Будете сопровождать Ивана Васильевича в Иркутск. Можно бы кого и помоложе послать, — добавил Виктор Константинович, — устали вы, Андрей Харитонович, я знаю. Но миссия не простая: сами понимаете, Ивана Васильевича поберечь надо. И поезд не с дровами отправляем.

Виктор Константинович не сказал Богатыренко, что есть еще одна причина, по которой выбор пал на него. Надежда Семеновна, посланная с литературой в Нижнеудинск и Иркутск, конечно, уже в Иркутске. Андрей Харитонович сможет повидаться с ней. Не сказал же этого Курнатовский по присущей ему деликатности.

Богатыренко принесли черное пальто с разрезом сзади, какие носят кондукторы, и барашковую круглую шапку. В помощь ему снарядили несколько рабочих-читинцев, в том числе Кешу Аксенова, и еще одного молодого паренька, который очень хорошо и смело действовал еще на похоронах Кисельникова. Фамилия его была Блинов, но все его звали Блинчик. Вагонный слесарь Блинчик мог быстро устранить мелкие неполадки, случись они в поезде.

Вел паровоз машинист Цырен Намсараев, верный человек. Все было обставлено хорошо, и постепенно у Богатыренко стало исчезать безотчетное чувство тревоги, с которым он сел в поезд.

Однако ему не спалось. Едва начало рассветать, он перешел из вагона на тормозную площадку и, сунув руки в рукава теплого кондукторского пальто, с удовольствием смотрел на уплывающие назад леса, щедро изукрашенные зимою. Он различал все разнообразие зеленого конвоя, уходящего за дымным хвостом паровоза: низкую пихту, распушившуюся до самой земли игольчатой юбкой, величавый кедр с его дымчатым, как бы замшевым стволом, а в каменистом распадке — заросли ольхи и царицу забайкальских лесов лиственницу, отливающую слабым багрянцем.

Шапка и воротник Богатыренко покрылись инеем, щеки приятно щипало, мысли текли неторопливо.

Всегда, когда он оставался наедине с природой, Андрею Харитоновичу становилось немного грустно. Отчего? Сперва, когда был молод, думал, что это от молодости. Ведь, когда выходишь в дальнюю дорогу, тебе всегда немного грустно. Что еще встретится впереди? А река, заманивающая излучиной, текущая неизвестно куда; лес, темной таинственной массой стерегущий на горизонте; телеграфные столбы, бредущие вдаль, всегда будят раздумье.

Теперь же, когда стал пожилым человеком, да что уж говорить — на пороге старости, стал думать, что грусть — от близости конца, оттого, что природа вечна, а ты смертен. Или оттого, что все уже позади? Нет, Богатыренко твердо знал, что впереди у него еще много и хорошего, и дурного. А впрочем, Андрей Харитонович любил и природу, и эту грусть.

Ему давно уже не приходилось побыть вот так, одному со своими мыслями. И сейчас он попробовал привести их в порядок.

Прежде всего он перебрал то, что его беспокоило. Близкие люди… Да, всегда беспокоила его Надежда. Смела, охотно рискует. Правда, ей до сих пор удавалось счастливо выходить из опасных переделок. Этот ее буржуазный вид действовал неотразимо!

Андрей Харитонович счастливо улыбнулся, представив себе жену в бархатной ротонде с вышивкой тесьмой, в которой она щеголяла, когда надо было пустить пыль в глаза. И сейчас меньше чем когда-либо следовало волноваться за Надежду. Она, конечно, в Иркутске. Через военного врача Березовского она должна была узнавать о планах реакционных генералов в отношении Читы. Сильнее беспокоил его Костюшко. Он работал с жаром и так, как будто вокруг не поднимались змеиные головы. Беспечно.

Дважды в него стреляли из-за угла. И один раз пущенный каким-то монахом камень чудом пролетел мимо. Людям верил без оглядки. Он был так счастлив, так упоен воздухом свободы, что не хотел думать об опасности. Нет, не мог.