Александр Пинский - Слава [litres]

Если говорить честно, все то, что я в жизни получил с точки зрения общего развития, – это только Ленинград и эти пять лет учебы. Во-первых, мне повезло, я был все время с очень интересными ребятами.

Во многом с их помощью я пристрастился к литературе – это же время такое было. Ахмадулина, Евтушенко, Вознесенкий – они приезжали в Питер, в книжном магазине становились на прилавок и читали свои стихи, и все ходили и слушали, потому что это было действительно круто. Ходили в Дом литераторов, где я познакомился и подружился с ленинградскими поэтами Виктором Соснорой и Глебом Горбовским. Ну а Юра Помпеев, с которым мы прожили в одной комнате общежития все пять лет, в итоге сам стал писателем, нынешним членом Союза писателей.

Милош Косак нам привил любовь к живописи. Он сам великолепно ее знал, он из семьи архитекторов, коренной пражанин, это вся его жизнь была. Что-то там нравилось, что-то не нравилось, понятия вырастали, но вот общее желание знать – это от него, 100 %.

Борька танцевал, еще в Николаеве танцевал в каком-то ансамбле, от него появился интерес к балету. И вот так, понемножку-понемножку всё становилось увлекательным.

Был такой интересный эпизод. Сопромат – наука, которая непобедима во всех вузах во все времена. А у нас кураторша группы – сопроматчик. И вот пришло время сдавать какую-то работу по сопромату, а я кинулся – мне ее не во что положить. А Лёня Белоцерковский, он всю жизнь занимался скрипкой, он нас доводил до визга этой скрипкой. У него ноты были, я – в ноты свою работу и побежал. Прихожу, кураторша говорит, давайте, сдавайте работы. Я без всякой задней мысли вынимаю эти ноты, она смотрит и говорит, а вы что, знаете Вивальди? Что я должен был ей ответить? Говорю: конечно, это мой любимый композитор, вот, ношу ноты с собой вместе с сопроматом. Она меня так зауважала, что пришлось срочно выучить все, что есть про Вивальди, чтобы ей же что-то рассказывать. А она оказалась фанаткой Вивальди, которого я потом чуть не возненавидел, хотя хороший композитор.

В Питере все это было очень доступно. Студентам продавали абонементы, они были очень дешевые и не на самые плохие места. И, когда у тебя уже есть абонемент и ты знаешь, что такого-то числа должен идти, ты идешь. А абонементы, надо сказать, были хорошо продуманы, это был не просто набор несвязанных вещей, а цельная программа, которая в общем-то давала конечный результат в виде определенного этапа развития, познания вот таких вещей.

Когда я очень увлекся классической музыкой, фортепиано, я практически ни одного хорошего исполнителя не пропустил, всех ходил слушал. С поэзией то же самое: приезжали поэты, мы стали на всякие кружки и встречи ходить в Дом литераторов. С живописью – ну где, как ни в Питере, смотреть живопись? Я скажу, что очень быстро приспособился к Эрмитажу, хотя, наверное, и сегодня Эрмитаж не знаю как музей. Я там в куче залов никогда не был, и не хочу быть, оно мне не интересно: Древний Рим там, Древний Египет, Русь VII века… А то, что интересно, я туда ходил. Я на этот вангоговский «Куст» специально приходил, чтобы только его посмотреть, потому что мне хотелось его смотреть.

В Русском музее я познакомился с главным художником Малой оперы, только потому, что, я, наверное, неделю как на работу ходил в два зала в Русском музее, вот там, где Сомов, Лансере, Бенуа. Он ко мне подходит: слушай, скажи, пожалуйста, а что ты тут делаешь? Я говорю: как что делаю – хожу и смотрю. Он говорит: слушай, ты первый придурок, которого я вижу, чтобы он столько времени в этих залах провел, тебе что, в самом деле нравится? Он пристает, ну, я его и спрашиваю, а кто ты такой вообще, чего ты меня допытываешься. Представился. Ну, так мы и подружились. У него были прекрасные работы, «Ветер», «Перламутр» например.

Ну а балет – я просто заболел балетом, в Питере это тогда действительно было событие. А сам город – ну как им не болеть, а? Классный город.

Хотя Питер наступил совсем не сразу. После июльских экзаменов нас всех, кто сдал, построили и дружно отправили на сельхозработы. Пока остальные готовились к августовским экзаменам, мы собирали сено, солому и т. п. А потом, когда те, кто в августе сдал, поехали на сельхозработы, мы опять поехали вместе с ними.

Потом меня не взяли в общежитие. А не взяли в общежитие, потому что средний совокупный доход моей семьи превышал 25 рублей в месяц. У папы было, по-моему, 80 рублей, у мамы не то 45, не то 60. Сказали, что и так проживешь. Я снял себе угол, это был кошмар, конечно. Хозяйка гнусная, этот угол далеко, ужас. Я отучился первый семестр, сдал все на пятерки, и тогда меня в порядке поощрения допустили в общагу на Серпуховку.

В комнате были Лёня Белоцерковский, Борька Любаров, Юрка Помпеев и я, вчетвером. А в соседней комнате тоже ребята из нашей группы жили, Ваня Харитонов, Валерка Алексеев – это два лыжника, оба мастера спорта по лыжам, они из-под Пскова были ребята, рослые такие, хорошие, спортивные ребята.

Со спортом в Питере тоже новая страница открылась. Начали с того, что меня кинули с волейболом – я же волейболист, капитан команды, команду школьную тренировал: пришел на волейбол, а этот гад тренер на меня посмотрел и сказал, пошел вон, ты не годишься нам. Стал выяснять почему. Он говорит:

– Ты на свой рост посмотри, какой ты волейболист? Иди отсюда.

А рядом в зале тренировались самбисты. Я пошел туда. Дима Запорожцев тренером был. Я говорю, слушай, возьми меня к себе, я никогда не боролся, но я тебе обещаю, что стану твердо ходить, делать все, что скажешь. И он меня забрал, и меня покатило – я за три с половиной года стал мастером спорта. Кстати, жили мы на Серпуховской, а спортзал был на Курляндской, это трамваем минут 40 – так я ни на одну тренировку на трамвае не поехал, я специально бежал за трамваем. Нормальную форму соблюдал.

Тренировки тяжелые были, Димка нам давал хорошие нагрузки. А потом он ушел, мы уже учились на третьем курсе, я тогда по первому разряду боролся, и пришел Костя Смирнов, он был мастер спорта по боксу и мастер спорта по самбо. Рост примерно метр семьдесят, может, чуть-чуть повыше, но шея у него начиналась прямо под ушами, длинный нос перебит в двух местах и такая челочка, на него просто посмотреть – и можно было сдаваться сразу. У нас он только подрабатывал, а официально тренировал оперативный пункт ленинградской милиции, не патрульных, а именно оперативников. Вел у них самбо и спортивный боевой комплекс. Почему я потом туда попал – это отдельная песня.

– В году 1958-м появились так называемые бригады содействия милиции, бригадмил, это еще до дружинников было. И в эти бригады набирали ребят-спортсменов, именно вот таких борцов, боксеров. Я попал в число первых бригадмилов. Во-первых, это было почетно. Во-вторых, там имелись поблажки по учебе, хотя мне они, в общем-то, не очень нужны были. И масса интересных вещей.