Энн Райс - Плач к небесам

Он встал. Вышел на середину комнаты и снова взглянул в зеркало. «Ты любишь меня?» — прошептал он, не шевеля губами. И увидел, как глаза Кристины открылись, как у механической куклы, и ее ротик, сверкнув, произнес единственное слово: «Да-а-а-а-а».

Паоло очутился рядом с ним. И он оказался довольно тяжелым, когда неожиданно повис на нем. Тонио еле устоял на ногах. Плач Паоло раздавался словно издалека. Маленький флорентиец так крепко вцепился в Тонио, что ему пришлось разжимать его руки своими длинными белыми пальцами. Держа Паоло за руки, он снова глянул в зеркало.

— Почему ты не предупредил меня, — сказал он своему отражению, бледнолицему великану в черном венецианском табарро, за которого, опустив голову и прижимаясь к плащу всеми руками и ногами, как будто его нельзя было оторвать, цеплялся ребенок. — Почему ты не предупредил меня, что время вышло? Оно уже почти истекло.

Он неуклюже прошел к постели, таща за собой Паоло. Упал на подушки. Мальчик приютился рядом с ним. И Тонио казалось, что даже сквозь сон он слышит его плач.

Добравшись до театра, он все еще чувствовал усталость. Перед этим он сводил Паоло в маленькое кафе, где они вдвоем плотно пообедали. Теперь у него слегка шумело в голове, и мир вокруг сверкал, хотя яркие краски чуть полиняли под дождем, разгонявшим участников маскарада. Паоло не начинал есть, пока не увидел, что Тонио приступил к еде. Кажется, Тонио разрешил ему выпить слишком много вина.

Он думал, что сегодня не сможет петь. И в то же время понимал, что ничто не способно его от этого удержать.

И как только он услышал топот и рев зрительской толпы, как только увидел Беттикино в гриме и костюме — гордом облачении из шелка и доспехов, — то на помощь ему вместе с силой воли пришло привычное возбуждение.

Он оделся более тщательно, чем обычно, и подсветил белой краской лицо так же тонко и умело, как это делал Беттикино. Когда он наконец предстал перед огнями рампы, то был опять самим собой, и голос, посопротивлявшись лишь в самом начале, затем набрал полную силу. Тонио чувствовал в зрителях карнавальное оживление: оно слышалось в их хрипловатых и полных любви криках «браво!». На одну секунду он позволил себе окинуть взглядом весь зал — все это великое множество смутных, устремленных к нему лиц — и понял, что эта ночь создана для рискованных пассажей, всевозможных трюков, самых разных полетов фантазии.

После первого акта за сцену пришла Кристина. Впервые она видела его так близко в женском платье, и поэтому, прежде чем впустить ее в гримерную, он надел покрытую драгоценными камнями маску.

А она не удержалась от изумленного восклицания, глядя на него. Вернее, не на него, а на женщину в бархатном платье сливового цвета с белыми атласными розочками.

— Подойди ко мне, милый, — сказал он зловещим шепотом, просто чтобы испугать ее.

Сама она была в это время маленьким офицериком в эполетах, тесные бриджи соблазнительно обтягивали ее стройные ножки. Похожая на робкого мальчугана, она чуть ли не со страхом приблизилась к нему и, подняв руку, коснулась его лица. Он улыбался ей, и ему прекрасно было видно в зеркале, что представляет собой их сладкая парочка. Он расправил юбки и уселся в кресло, а Кристину посадил к себе на колени. Резкие треугольные складки на материи между ее ног тут же вызвали у него острое желание их коснуться.

Но удовлетвориться пришлось нежным шелком ее белой шеи.

Она подняла кубок с вином и передала ему, а потом жадно поцеловала его. Тонио медленно развернул ее так, чтобы она могла видеть их отражение в зеркале: высокая женщина в кошачьей маске с блестками, с белым напудренным лицом и ярко-красными губами, а у нее на коленях — прехорошенький мальчик.

Она повернулась к нему и потрогала мушки у него на лице. Он снял маску, и, увидев его подведенные глаза, Кристина еще раз невольно ахнула.

— Вы пугаете меня, синьор, — прошептал он тем же соблазнительным женским шепотом, и она, чувствуя легкую пульсацию в горле, сделала вид, будто хочет его изнасиловать.

Ее маленькая ручка залезла к нему под юбки, коснулась голых ног под ними, а потом, нащупав затвердевший член, так грубо схватила его, что он прошептал еле слышно:

— Осторожно, мой милый, не погуби то, что там еще осталось!

Она затряслась от смеха. Потом прижалась к нему и вздохнула. Они постарались успокоиться. Никогда прежде не говорил он ей ничего подобного, никогда не касался хоть сколько-нибудь фривольным тоном темы того, кем он на самом деле является. Однако теперь мог шутить по этому поводу и смотреть на Кристину всепрощающим взглядом, точно на ребенка.

— Я люблю тебя, — прошептала она.

Он закрыл глаза. Зеркало исчезло, а с ним и покрывавшие их одежды. Или так ему только казалось? Тонио снова мечтательно подумал о том, как в детстве любил прятаться в темноте. Никто не мог обидеть его, когда он становился невидимкой. Но когда он снова посмотрел на нее, то понял, что она видит не краску, не парик, не бархат или атлас, а только его самого, как будто они оба были невидимками в темноте.

— Что? — спросила она. — О чем ты думаешь, когда так смотришь?

Он покачал головой. Улыбнулся. Поцеловал ее. И снова посмотрел в зеркало на их сверкающее отражение. Даже упрятанные в маскарадные костюмы, они представляли собой прекрасную пару.

Той же ночью, только чуть позже, когда они добрались до мастерской Кристины, он узнал, что Гвидо уже поговорил с ней.

Художница была готова оставить все, только чтобы оказаться во Флоренции на Пасху. Все заказанные портреты могли быть закончены до конца Великого поста, и, конечно, он мог подождать до этого времени. И тогда они поехали бы во Флоренцию вместе.

Легкими, быстрыми шагами ходила она по студии и объясняла, показывая на свои работы, что эта может быть завершена тогда-то, а эта уже почти готова. Для путешествия ей нужно совсем немного. Она уже купила новый кожаный чемодан для пастелей; ей так хотелось порисовать во флорентийских церквях. Она призналась, что никогда не бывала во Флоренции. А потом — в нужный момент — стянула с волос ленту и распустила волосы.

Как всегда после спектакля, Тонио чувствовал себя стройным и почти невесомым; его собственный мужской костюм казался таким легким после всех этих греческих доспехов и женских юбок. А Кристина все еще выглядела мальчиком, только распущенные золотистые волосы придавали ей облик пажа или ангела со старинной картины.

Он смотрел на нее, не произнося ни слова и думая о том, что лучше бы Гвидо не говорил ей, и в то же время зная, что Гвидо как-то облегчил объяснение для него. Но эти последние ночи с ней... последние ночи... как он хочет их провести?