Энн Райс - Плач к небесам

Но то же касалось всего класса венецианских патрициев. Из всех прочих благородных господ, которых Гвидо доводилось знавать, они выделялись учтивостью ко всем окружающим. Возможно, это было связано с тем, что в Венеции все ходили пешком. Впрочем, Гвидо было все равно: его захлестывала ярость.

Но при всей вежливости мальчика в нем чувствовалась холодность и отчужденность. С весьма равнодушными извинениями маленький певец собирался покинуть собрание.

Когда открылась дверь, солнечный свет на мгновение ослепил остававшихся в соборе.

— Вы должны принять мои извинения, синьор, — сказал Алессандро. — Беппо вовсе не собирался потратить ваше время впустую.

— О нет. Нет, нет, не-е-е-е-т! — проговорил Беппо с самыми разными интонациями, возможными в таком простом слове.

— Так кто он, этот наглый мальчишка? — требовательно спросил Гвидо. — Сын патриция с божественной глоткой, нисколько не заботящийся о производимом впечатлении?

Для Беппо это было уже слишком, и Алессандро взял на себя инициативу отпустить его. Грубость была отнюдь не в характере Алессандро, но теперь и его терпению подходил конец. В глубине души он таил ненависть к тем, кто искал для неаполитанских консерваторий мальчиков-кастратов. Собственные его годы учебы в одном из отдаленных южных городков были столь жестокими и безотрадными, что стерли из его памяти воспоминания обо всех тех детских годах, что им предшествовали. Алессандро было уже двадцать лет, когда он встретил на площади перед собором Сан-Марко одного из своих братьев и даже не узнал человека, который сказал: «Вот крестик, который ты носил ребенком. Матушка посылает его тебе». Он вспомнил крестик, но не смог вспомнить мать.

— Прошу прошения, маэстро, — сказал он, наклонившись к разгневанному Гвидо (свечу он уже забрал у Беппо), — но у мальчика нет ни малейшего сомнения в том, что его голос доставляет наслаждение любому, кто его услышит. Однако он слишком хорошо воспитан, чтобы это показать. И прошу вас понять, что он пришел сюда сегодня лишь из уважения к своему учителю.

Но неаполитанец оказался не только грубым, но и толстокожим. Он почти не слушал Алессандро, растирая виски, словно его мучила головная боль. В необычайно больших его глазах сверкала звериная злоба.

И только в это мгновение, стоя близко от него, со свечой в руке, Алессандро вдруг понял, что смотрит на кастрата — правда, кастрата необычайно крепкого сложения. Он присмотрелся к гладкому лицу. Да, на этом лице никогда не росла борода. Перед ним был еще один евнух.

Певец чуть не рассмеялся. Он-то считал его полноценным мужчиной с ножом за пазухой! Внезапно Алессандро почувствовал невольную симпатию к этому человеку. И не потому, что пожалел его, а потому, что сам был членом великого братства, в полной мере способного оценить девственную красоту голоса Тонио.

— Если позволите, синьор, я мог бы рекомендовать вам несколько других мальчиков. Так, есть один евнух в соборе Сан-Джордже...

— Я слышал его, — прошептал Гвидо, обращаясь больше к себе, чем к Алессандро. — Но есть ли хоть малейший шанс, что мальчик... Я имею в виду, понимает ли он, что именно значит для него самого этот божественный дар?

Но даже прежде чем он взглянул на Алессандро, он уже понял, насколько нелеп этот вопрос.

Певец даже не удостоил его ответом.

Ненадолго воцарилась тишина. Гвидо в задумчивости сделал несколько шагов по неровному каменному полу. Пламя свечи дрожало в руке Алессандро. И при этом тусклом освещении он почти отчетливо услышал вздох, вырвавшийся из груди маэстро.

Алессандро увидел, как поникли его плечи. И почувствовал печаль, исходившую от этого человека. Печаль, к которой что-то примешивалось. Сила. В этом евнухе чувствовалась такая сила, с какой Алессандро редко приходилось сталкиваться. На мгновение его вдруг пронзило воспоминание о той жестокости, которую ему довелось испытать в Неаполе, о жертве, которую пришлось принести. Он почувствовал уважение к Гвидо Маффео.

— Вы ведь поблагодарите за меня вашего друга-патриция? Прошу вас, — пробормотал Гвидо, признавая свое поражение.

Они двинулись к дверям.

Но, уже взявшись за ручку двери, Алессандро остановился.

— И все же скажите, — проговорил он доверительно, — что вы на самом деле думаете о нем?

И тут же он пожалел о своем вопросе. Этот смуглый маленький человек был способен на все.

К его удивлению, Гвидо ничего не ответил. Он стоял, не отрывая взгляда от неровного пламени свечи, и на его разгладившемся лице застыло философски отстраненное выражение. И снова Алессандро почувствовал, что этого человека переполняют эмоции, сильные и многообразные.

А потом Гвидо улыбнулся Алессандро и сказал с тоской в голосе:

— Вот что я думаю об этом: лучше бы я не слышал его пения.

Алессандро улыбнулся ему в ответ.

Они были музыкантами; они были евнухами; они поняли друг друга.

Когда он дошел до палаццо, начался дождь. Он надеялся, что Тонио будет ждать его у входа в собор, но не застал мальчика там. И когда Алессандро, миновав большую гостиную, вошел в библиотеку, он понял, что Беппо все еще в смятении. Он рассказывал о пережитом унижении Анджело, а тот воспринимал все это так, словно фамилии Трески было нанесено величайшее оскорбление.

— Во всем виноват Тонио, — заключил Анджело. — Ему следовало бы покончить со всем этим пением. Ты говорил с синьорой? Если ты ей не скажешь, то скажу я.

— При чем здесь Тонио? — воскликнул Беппо. — Откуда мне было знать, что тот человек ищет оскопленных мальчиков? Он говорил со мной о голосах, исключительных голосах. Он сказал: «Подскажите, где я мог бы найти...» О, как это ужасно, ужасно.

— Все уже позади, — спокойно сказал Алессандро. Он только что услышал, как внизу хлопнули входные двери. Теперь он уже хорошо различал на слух поступь Карло.

— Тонио в это время обычно бывает здесь, в библиотеке, — заметил Анджело взволнованно.

— Но откуда было мне знать? — словно не слыша его, продолжат оправдываться Беппо. — Ведь он спросил меня, где можно найти самые лучшие голоса. И я сказал ему: «Синьор, вы приехали в город, где можно найти самые лучшие голоса в мире, но если вы... если вы...»

— Так ты поговоришь с синьорой? — перебил его Анджело, посмотрев на Алессандро.

— А Тонио был великолепен, Алессандро, ты ведь знаешь, что это так...

— Так ты поговоришь с синьорой? — Анджело даже стукнул кулаком по столу.

— О чем? О чем следует поговорить с синьорой?

Анджело вскочил на ноги. Слова эти принадлежали Карло, только что вошедшему в комнату.

Алессандро сделал быстрый жест рукой, призывая к осторожности. Он не смотрел на Карло. Он не признавал за этим человеком никакой власти над младшим братом. Спокойным тоном певец объяснил: