Энн Райс - Плач к небесам

Гвидо пришел в отчаяние. Он снова протянул к мальчику руку, но рука так и повисла в воздухе, когда он с ужасом увидел, что мальчика полностью оставили силы.

Тонио глядел на свои ладони — то на одну, то на другую. Потом вытянул руки вперед, словно хотел поймать что-то в воздухе. А может, просто их рассматривал? Да, он рассматривал свои руки, а потом вдруг из его горла вырвался какой-то клекот, полусдавленный стон.

Повернувшись к Гвидо, он тяжело дышал и был похож на бессловесное животное, а в его распахнутых глазах читалось все большее отчаяние.

И внезапно Гвидо все понял.

Мальчик продолжал тяжело дышать, держа перед собой руки и не сводя с них глаз. Потом неожиданно хлопнул себя по груди, и сдавленный стон превратился в гортанный крик, становившийся все громче и громче.

Тогда Гвидо протянул руки, обнял Тонио и со всей силой прижимал к себе его напряженное тело, пока не почувствовал, как оно обмякло и затихло.

Потом Гвидо молча отвел его в постель. Но на ходу мальчик успел шепнуть ему одно слово: «Чудовище».

Они прибыли в Неаполь первого мая. И даже долгая поездка среди зеленых пшеничных полей не смогла подготовить их к виду широко раскинувшегося великого города, который утопал в солнечных лучах, сбегал каскадами с холмов в блеске пастельных стен и расцветающих на крышах садов и принимал в объятия панораму чистого голубого залива, усеянной белыми парусами гавани и Везувия, посылающего струйки дыма в безоблачное небо.

Карета с трудом пробивалась вперед, окруженная неутомимым роем горожан. Казалось, будто само благоухающее тепло воздуха вызывало к жизни это оживление. Туда и сюда сновали кареты и экипажи, то и дело дорогу перегораживали ослики, громко расхваливали свой товар уличные разносчики, порой подходя к самым окнам и предлагая мороженое, ледяную воду, ломтики спелой дыни.

Возница щелкал хлыстом, лошади напрягались, таща карету вверх по холму, и с каждым поворотом извилистой улочки открывался новый захватывающий вид.

Это был настоящий рай. Гвидо вдруг почувствовал, что в этом нет никакого сомнения. Он был не готов к тому ощущению радости бытия, которое переполнило его.

Нельзя было смотреть на этот город с его буйной листвой и цветами, на этот изрезанный берег и эту грозную гору и не проникнуться радостью до самой глубины души.

Он видел, как возбуждены младшие мальчики, особенно меньший из них, Паоло: он чуть не выскакивал из окна, примостившись на коленях Тонио. Но и Тонио полностью забылся. Он напряженно, под разными углами разглядывал Везувий.

— Но он дышит дымом, — прошептал он.

— Он дышит дымом! — откликнулся эхом Паоло.

— Да, — ответил Гвидо. — Он так ведет себя уже очень давно. И не обращайте на него слишком много внимания. Никто не знает, когда он решит и в самом деле показать свой нрав.

Губы Тонио зашевелились, словно он молился.

Наконец лошади застучали копытами по конюшенному двору консерватории. Тонио первым спрыгнул с подножки кареты и подхватил на руки Паоло. Опустив мальчика на землю, он тут же устремился за ним во внутренний двор. Его взгляд блуждал по окружавшим его стенам, поднимавшимся над четырехугольной крытой аркадой из римских арок, сплошь увитых буйной лозой.

Из открытых дверей доносилась разноголосица инструментов. Маленькие лица выглядывали из-за стекол. Фонтан, украшенный потрепанными временем херувимчиками, бил мощной струей, которая сверкала на солнце.

Из дверей дирекции не замедлил появиться и обнять Гвидо маэстро Кавалла.

Вдовец, чьи взрослые сыновья давно разъехались по разным странам, капельмейстер любил Гвидо особенной любовью. Гвидо всегда знал это и теперь испытал внезапный прилив теплого чувства к этому человеку. Ему показалось, что Кавалла постарел. Неужели это так неизбежно? Он почти совсем седой.

Весьма небрежно поприветствовав младших мальчиков, маэстро Кавалла отпустил их. Его взгляд привлекла одинокая фигура венецианца, бродившего среди окружавших аркаду апельсиновых деревьев, уже отцветших и усыпанных крошечными завязями.

— Объясни мне, что происходит, — тихо сказал маэстро.

Однако стоило ему снова взглянуть на Гвидо, как он тут же еще раз обнял его и на мгновение прижал к себе, словно прислушиваясь к какому-то отдаленному звуку.

Гвидо тут же покрылся испариной.

— Вы ведь получили мое письмо из Болоньи?

— Да, получил, и каждый день ко мне являются люди из венецианского посольства. Они чуть ли не обвиняют меня в оскоплении юнца под этой самой крышей и угрожают получить ордер на обыск.

— Что ж, в таком случае пошлите за ними, — прорычал Гвидо. На самом деле он испугался.

— Почему ты готов на все ради этого мальчика? — терпеливо спросил маэстро.

— Когда услышите его голос, поймете, — ответил Гвидо.

Кавалла улыбнулся:

— Ну, я вижу, ты остался самим собой, нисколько не изменился!

После секундного колебания он согласился, по крайней мере на время, выделить Тонио отдельную комнату в мансарде.

Тонио медленно поднялся по лестнице, невольно оглянувшись на многолюдные классные комнаты, сквозь открытые двери которых можно было увидеть сотню или даже более мальчиков, игравших на разных музыкальных инструментах. Среди общего грохота выделялись звуки виолончелей, контрабасов, флейт и труб. То тут, то там не менее десяти ребятишек стучали по клавишам клавесинов.

Мальчики учили уроки и в коридорах, примостившись на разных скамейках; один из них упражнялся на скрипке углу лестницы, другой сочинял композицию, сидя на ступеньке и используя лестничную площадку вместо письменного стола. Когда Тонио и Гвидо проходили мимо него, он покачал головой, чуть не пропустив нужный штрих на нотном стане.

Сами ступени за века были затерты великим множеством ног, и вообще все вокруг было ветхим и обшарпанным, чего раньше Гвидо как-то не замечал.

Он не мог угадать, о чем думает Тонио, и не знал, что за всю свою жизнь этот мальчик ни один день не подчинялся правилам или дисциплине какого-либо учреждения.

К тому же Тонио совсем ничего не знал о детях. И поэтому смотрел на них так, словно они были чем-то совершенно необычным.

Он приостановился у двери, ведущей в длинную спальню, где провел в детстве много ночей сам Гвидо, и затем с видимой охотой последовал за ним по коридору мансарды в маленькую комнатку со скошенным потолком, которой суждено было стать его собственным обиталищем.

Это была очень опрятная комната, служившая для размещения особых постояльцев, например какого-нибудь кастрата, сумевшего выделиться в последние годы своего пребывания в консерватории. Как-то раз и Гвидо довелось здесь ночевать.