Энн Райс - Плач к небесам

В тот день Тонио плохо соображал и был необычайно вялым, безразличным ко всему, что видит и слышит.

Утром он прочел очередное письмо Катрины Лизани, в котором тетушка сообщила ему, что его мать произвела на свет здорового сына. Ребенок был рожден пять месяцев назад: уже почти полгода он жил на этом свете.

Противная слабость разлилась по всему телу Тонио, и он неожиданно для себя начал беззвучно молиться. «Да будешь ты здоров телом и ясен разумом, — чуть ли не шептал он. — Да получишь ты благословение и от Бога и от людей. Если бы я был на твоем крещении, я бы сам поцеловал твой нежный маленький лобик».

И в его сознании, словно само по себе, возникло видение. Он увидел себя — высокого, белого, похожего скорее на паука, — идущего по этим сырым и сумрачным комнатам. Вот его бесконечно длинная рука протянулась к младенческой колыбельке, чтобы покачать ее. А потом пред ним предстала мать, плачущая в одиночестве.

«Но почему она плачет?» Он попытался сосредоточиться и понял, что горюет она потому, что он убил ее мужа.

Карло умер. И она снова в трауре, и все яркие свечи уже догорели. Над их огарками вьется слабый дымок. А вверх и вниз по этим коридорам плывет вонь от канала, густая и осязаемая, как зимний туман.

— Что ж, — сказал он наконец вслух, складывая жесткий лист пергамента. — А чего ты хотела? Чтобы я дал тебе больше времени?

Еще один шаг был предпринят, еще один шаг. В письме Катрины говорилось, что мать снова беременна!

И вот, когда он в таком состоянии добрался до зала фехтования, то столкнулся в дверях с юным тосканцем из Сиены и, оттолкнув его, прошел первым. Простая невнимательность, только и всего.

Но, готовясь к первому бою, Тонио вдруг отчетливо услышал за спиной злобное ворчание и, подняв глаза, испытал странное чувство дезориентации, подобное тому, что настигло его на площади Сан-Марко несколько лет назад, когда он впервые услышал о Карло. На короткий, но ужасающий миг показалось, что он проваливается в сон. А потом, встряхнувшись, он обвел взглядом полированный пол, высокие окна, длинный, пустой зал.

И до его сознания дошли слова:

— Евнух? Я и не знал, что каплунам разрешают носить шпаги!

Ничего неожиданного, ничего оригинального. Он тут же представил себе каплунов, этих выхолощенных птиц, ощипанных, готовых к употреблению в пищу, висящих на крючке в мясной лавке. В зеркалах, опоясывавших фехтовальный зал, отражались окружавшие их молодые люди в черных бриджах и белых рубашках.

Тонио осознал, что в зале воцарилась тишина и что сам он медленно разворачивается.

Юный тосканец не сводил с него глаз. Лицо Тонио ничего не выражало. Но он, казалось, слышал множество сказанных шепотом возгласов и отзвуков этих возгласов, произнесенных теми из большой толпы молодых мужчин, с которыми он здесь уже бился и у кого выигрывал бой. Он стоял очень спокойно, сузив глаза, и ждал, когда шепот этот превратится в слова, которые можно будет различить.

Тонио смутно чувствовал, что юный тосканец нервничает. Остальным было тоже не по себе, и Тонио буквально кожей ощутил, как по залу кружит поток настороженности. Кругом были непроницаемые, мрачные лица южан. В воздухе усилился острый запах пота.

Тонио физически почувствовал страх юноши. Страх, смешанный с отчаянной, саморазрушительной гордостью.

— Я не скрещиваю шпаги с каплунами! — чуть ли не завизжал тосканец, и даже внешне невозмутимые южане явно испытали легкий шок.

Странная мысль пришла тогда в голову Тонио. Он увидел, насколько этот юноша глуп, и уверился, что тосканец скорее умрет, чем прилюдно опозорится. При этом Тонио нисколько не сомневался, что убьет его. Никто здесь не владел искусством шпаги лучше, чем он. И, физически ощущая свой рост, свой холодный гнев, он чувствовал одновременно всю бессмысленность этого поступка. Он не хотел никого убивать. А этот человек наверняка хотел его смерти. Отлично понимал, что его оскорбление не может не иметь последствий.

Это вызывало у Тонио недоумение и тяготило его. При этом мальчишка предоставлял ему такую возможность! Он почувствовал к нему жалость. И все же, если сомнения будут нарастать, они ослабят его.

Он словно со стороны увидел, как его глаза, сузившись, полыхнули на юного тосканца яростью и как он медленно поднял шпагу.

Тосканец выхватил рапиру. Она со свистом рассекла воздух. Лицо юноши было обезображено страхом и гневом. Тонио немедленно парировал удар и нанес противнику удар в шею.

Тосканец выронил клинок и схватился обеими руками за горло.

Комната быстро пришла в движение. Несколько человек кинулись к Тонио, убеждая его отступить. Другие окружили раненого. Тонио видел, как рубашка юноши пропитывается кровью. Учитель фехтования настойчиво просил всех выйти и продолжить обсуждение случившегося за дверью.

Всю дорогу назад до консерватории Тонио вспоминал те неловкие мгновения, когда молодые люди окружили его, дружески обнимали, пожимали ему руку.

Уже около полуночи прибыл молодой сицилийский дворянин и сообщил ему, что тосканец собрал вещи и покинул город. На смуглом лице сицилийца читалось презрение, однако он никак не прокомментировал свое сообщение. Видно было, что он не слишком уютно чувствовал себя в суровой обстановке консерваторской гостиной, где Тонио принимал его. Но он, несколько поколебавшись, спросил Тонио, не согласится ли тот поохотиться с ним в ближайшее время. Мол, он и его друзья регулярно ездят на охоту в горы и были бы рады, если бы синьор Трески присоединился к ним. Тонио поблагодарил его за приглашение, хотя и не дал утвердительного ответа.

А всего через несколько дней Тонио и Гвидо сами отправились в горы, на юг.

Погода была мягкой и теплой. Для посещения они выбрали один из тех маленьких городков на побережье, что прилепились к утесам, возвышающимся над голубой гладью, похожей на безупречное зеркальное отображение неба.

После простого сельского обеда на маленькой площади они подозвали к себе группу уличных певцов, бедно одетых, но вдохновенных, и те спели им много варварских и изобретательных мелодий, на какие не отважился бы ни один профессиональный музыкант.

Ночь они провели в гостинице, на соломенной постели, под окном, в которое заглядывали звезды.

На рассвете Тонио вышел на улицу и пошел к старому греческому храму, возвышавшемуся посреди поля, где в траве пестрели первые весенние цветочки.

От большинства колонн сохранились лишь мраморные основания, разбросанные среди зелени, но четыре колонны еще стояли, устремленные прямо в небо.

Увидел Тонио и священный пол храма. Обошел его по обломкам камней, а потом лег навзничь на свежую траву, пробивавшуюся повсюду из щелей и трещин. Глядя прямо в слепящий поток света, он думал о том, что никогда в жизни не знал такой безмятежности, которую изведал в этом году.